Я хотел бы, чтобы мои книги помогали людям стать лучше, стать чище душой, пробуждать любовь к человеку, cтремление активно бороться за идеалы гуманизма и прогресса человечества. Если мне это удалось в какой-то мере, я счастлив. М.А. Шолохов. Речь на присуждении Нобелевской премии.
вёшенская – перекрёсток казачьей истории, колыбель души и эпического таланта Шолохова Михаил Александрович Шолохов родился 11 (24) мая 1905 года на хуторе Кружилин Донецкого округа Области Войска Донского. Это был один из хуторов (т.е. небольших казачьих сёл), относившихся к станице Вёшенской как административному центру. В Вёшенской Шолохов не только учился в гимназии, сюда он вернулся в 1925 году после скитаний в Москве, разрыва с чуждой ему безнациональной литературной и языковой средой комсомольско-пролетарских поэтов. В Вёшенской великий писатель прожил до 1984 года, создав здесь же не превзойдённый никем в XX веке роман «Тихий Дон», удостоенный в 1941 году Сталинской премии 1-й степени, а в 1965 году – Нобелевской премии. В Вёшенской, «Вёшках», как часто говорят герои Шолохова, писатель умер 21 февраля 1984 года и здесь же, у своего дома, на крутом берегу Дона, был похоронен. Вёшенская – это малая родина писателя. Своё отношение к России Шолохов мерил жизнью родной станицы. Шолохов вовсе не романтизирует Вёшенскую, Дон, он часто пишет о них буднично-спокойно: «На пологом песчаном левобережье, над Доном, лежит станица Вёшенская, старейшая из верховых донских станиц... Вехой была когда-то (при Петре I) по большому водному пути Воронеж – Азов. Против станицы выгибается Дон кобаржиной татарского сагайдака, будто заворачивает вправо, и возле хутора Базки вновь величаво прямится, несёт зеленоватые, просвечивающие голубизной воды мимо меловых отрогов правобережных гор».
Михаил Александрович Шолохов (1905–1984)
22
Русская литературa XX века
Ещё более сдержанно скажет Шолохов о всей зрительно-акустической вёшенской среде своего многолетнего обитания в другом случае: «Вёшенская – вся в засыпи желтопесков. Невесёлая, плешивая, без садов станица». Неоглядные дали, желтоватые плесы, само течение реки неизменно давали Шолохову разбег, простор для движения мысли во всех направлениях. Веками донская земля была пристанищем вольнолюбивых и дерзких натур. «С Дону выдачи нет», – заявляли казаки даже Москве, требовавшей на суд беглецов, смутьянов. Здесь люди часто от плуга переходят к занятию значительных воинских должностей, а оставив службу, как герои отдалённой древности, нередко снова принимаются за плуг» – так писал один из летописцев Области Войска Донского о большом, не разорённом ещё русской смутой XX века «Доме» Шолохова.
жизненный путь Шолохова Долгие годы в биографию Шолохова, одного из самых трагичных художников XX века, вносилось множество поправок, рассчитанных на эпическую величавость, на формирование образа идеального народного летописца, живущего благополучно, конечно, «ради народа и среди народа». Он и народный депутат, и академик, и лауреат множества премий. Всё это «оказёнило», опустошило настоящее богатство трагической биографии великого художника. В действительности очень непростым было положение будущего писателя в родной семье. Вплоть до 1913 года он носил фамилию Кузнецов и его дразнили «нахалёнком» (как в рассказе «Нахалёнок», 1925). Его мать, дважды выходившая замуж, едва ли была счастлива в этих браках... В годы Первой мировой войны, революций, гражданской войны Михаил Шолохов, считавшийся «иногородним», «сыном мещанина», успел окончить четыре класса гимназии (сначала в Богучаре, затем в Вёшенской). В марте 1919 года он, всё время живший на территории, занятой белыми, наблюдавший события братоубийственной войны из стана белых, пережил и трагические события Верхне-Донского восстания казаков против политики Л.Д. Троцкого по расказачиванию. В дальнейшем будущий писатель – учитель по ликвидации неграмотности среди взрослого населения в хуторе Латышевом, продработник («комиссар по хлебу»), сочинитель лёгких агитпьес для народного театра в станице Каргинской. Существует легенда о том, что его чуть не расстреляли махновцы, но сам
М.А. Шолохов на берегу Дона.
23
Михаил Александрович Шолохов батька Нестор Махно пощадил 15-летнего подростка. Шолохов сочувствовал бедам казаков: при проведении продразвёрстки в 1921–1922 годах, превышая свои полномочия, он оставлял часть зерна у хозяев и едва не был расстрелян за это ростовскими чекистами. Первая поездка в Москву осенью 1922 года – с целью поступления на рабфак – окончилась безрезультатно: комсомольцем Шолохов не был, путёвки от райкома не имел, а потому оказался в нэповской Москве на положении чернорабочего. В партию Шолохов вступил лишь в 1932 году, будучи уже автором «Тихого Дона» (три книги). Правда, один результат от поездки был: с 1923 года Шолохов стал посещать литературные вечера и семинары группы «Молодая гвардия» на Покровке, где познакомился с А. Весёлым (Кочкуровым), Ю. Лебединским, М. Светловым, М. Колосовым и В. Кудашевым. Последнее имя – В.М. Кудашев – следует запомнить. Василий Кудашев, заведующий отделом «Журнала крестьянской молодёжи», не только помог опубликовать первые рассказы Шолохова «Родинка», «Продкомиссар», «Пастух», «Жеребёнок», «Лазоревая степь» и др., но и сберёг в своей семье бесценную рукопись «Тихого Дона». В 1926 году в издательстве «Новая Москва» вышли две первые книги Шолохова «Донские рассказы» и «Лазоревая степь» о гиперболизированнорезком классовом размежевании на Дону, о войне отцов и детей, смертельной вражде братьев, оказавшихся в разных лагерях. Шолохов был хорошо принят и земляком, автором «Железного потока» (1925) А.С. Серафимовичем, и собратьями по группе «Молодая гвардия»... Но в Москве Шолохов не остался, а вернулся на Дон, так как с 11 января 1924 года он был уже женат на Марии Петровне Громославской, дочери станичного атамана. Возвращение было обусловлено также отсутствием квартиры в Москве, дороговизной московской жизни. Да и мог ли быть создан роман, полный мучительной любви к такому герою, поистине «казачьему Гамлету», как Григорий Мелехов, с такой любовью к Дону, России, в литературной среде, где за доблесть считалось громкое изобличение реальных и надуманных пороков России, её исторического прошлого? Осенью 1927 года Шолохов привёз в Москву рукописи первой и второй книг «Тихого Дона» и отдал их в редакцию журнала «Октябрь». Сохранилось свидетельство об этом Василия Кудашева: «У меня сейчас живёт Шолохов. Он написал очень значительную вещь»... Серафимович, почётный редактор журнала «Октябрь», снял из номеров «Октября» целый ряд материалов, включая главы своего же романа «Борьба», и опубликовал в январе-апреле 1928 года первую книгу «Тихого Дона», а в мае-октябре – вторую. К сожалению, продолжения «Тихого Дона», хотя вскоре готова была и третья книга о Верхне-Донском восстании, читатели «Октября» не получили. Множество писателей, людей невысокого морального уровня, подняли истеричный крик: «Тихий Дон» течёт... не туда, в нём идеализируется сытая жизнь казачества. Автор не спешит перековать Григория Мелехова... в большевика» и т. п.
24
Русская литературa XX века Шолохов обратился за помощью к М. Горькому, который помог организовать встречу с И.В. Сталиным. Беседа вначале не предвещала ничего хорошего: «– А вот некоторым кажется, что третий том «Тихого Дона» доставит много удовольствия белогвардейским эмигрантам. Что вы об этом скажете? Шолохов ответил: – Хорошее для белых удовольствие. Я показываю в романе полный разгром белогвардейщины на Дону и Кубани. Помолчав, подумав, раскурив трубку, Сталин ответил: – Да, согласен. Изображение хода событий в третьей книге «Тихого Дона» работает на нас». В январе 1932 года третья книга «Тихого Дона» была опубликована. Одновременно с ней появилась и первая книга романа «Поднятая целина» (первоначальное название «С потом и кровью»). Однако все эти успехи не оградили Шолохова от множества новых тревог и смертельных опасностей. Он вмешался в ход коллективизации на Дону, имевший часто катастрофические последствия для середняка, для всего населения, породивший репрессии против честных руководителей со стороны иных неистовых ревнителей. Шолохов пишет несколько тревожных писем И.В. Сталину, добивается его помощи в освобождении своих друзей из Вёшенского райкома. Он сам был спасён от опасной провокации – ареста и «случайного» убийства – честным чекистом И. Погореловым. В послевоенные годы Шолохов публикует рассказ «Судьба человека»1 (1957), ставший основой прекрасного фильма с Сергеем Бондарчуком в главной роли, и восстанавливает (пишет «заново и по-новому») утраченную вместе со всем архивом писателя в Вёшенской вторую книгу «Поднятой целины» (с 1951 по 1960). Рукопись романа «Они сражались за Родину» постигла, увы, трагическая участь. После встреч с генералом Лукиным, попавшим в плен в 1941 году под Вязьмой, изучения новых материалов Шолохов, видимо, увидел, что строить дальше роман на старом фундаменте, лишь прибавляя нечто новое, невозможно. Рукопись была сожжена незадолго до смерти писателя, последовавшей 21 февраля 1984 года.
Составьте хронологическую таблицу жизненного и творческого пути писателя. Назовите произведения, написанные М.А. Шолоховым. Выпишите их названия и составьте краткую аннотацию. 1О рассказе «Судьба человека» см. в разделе «Литературный процесс 50–80-х годов» (стр. 118 – 120). М.А. Шолохов – лауреат Нобелевской премии.
25
Михаил Александрович Шолохов «донские рассказы» (1926) – новеллистический пролог «тихого дона» Молодой Шолохов в «Донских рассказах» ещё только приближался к глубокому осмыслению извечных закономерностей народной жизни. Молодой прозаик, вероятно, не знал ответа на вопрос, почему те или иные жизненные ситуации завершались или отцеубийством («Бахчевник»), или сыноубийством («Родинка»), или смертельной борьбой между братьями («Коловерть»). Есть в «Донских рассказах» кровавый отблеск неистовых классовых битв, отблеск не суда, а самосуда над всем, что не «слушается» революции: «Я – человек прямой, у меня без дуростев, я хлеб с нахрапом качал. Приду со своими ангелами к казаку, какой побогаче, и сначала его ультиматой: «Хлеб!» – «Нету». – «Как нету?» – «Никак, говорит, гадюка, нету». Ну я ему, конечно, без жалостев маузер в пупок воткну и говорю малокровным голосом: «Десять пулев в самостреле, десять раз убью, десять раз закопаю и обратно наружу вырою! Везёшь?» («О Донпродкоме и злоключениях заместителя Донпродкома товарища Птицына»). Но уже и тогда Шолохова не устраивали целиком такие трафареты для оправдания убийств или для обоснования добрых поступков, которые мелькают в «Донских рассказах»: «Петька Кремнев сказал как-то: Махно – буржуйский наёмник» («Путьдороженька»); «А теперь мы тебя вылечили, пускай твоё сердце ещё постучит – на пользу рабочекрестьянской власти» («Алёшкино сердце»); «Я матерно их агитировал, и все со мной согласились, что Советская власть есть мать наша кормилица и за ейный подол должны мы все категорически держаться» («Председатель Реввоенсовета Республики»). Правда, в самой свободе имитации, сгущения этих угроз, всей митинговой фразеологии террора уже чувствуется свобода Шолохова: «зверствуете по причине нашей несознательности», «получится нападение белых гидров»; «думаешь, я не вижу, как ты нюхаешься с мужиками»; «показательный суд устроим и шлёпнем» (т.е. расстреляем)... Он не сливается с героями. Невелик был опыт Шолохова-продотрядника, свидетеля террора, стихийных убийств, но он в «Донских рассказах» уже задумался: а можно ли так легко, «романтично» писать о расстрелах, о противоборстве в семьях, о конфликтах кровно близких людей? Можно ли вообще без содрогания употреблять такие формулы, как «Россия, кровью умытая»? Язык Шолохова сопротивляется схематичному, шаблонному оправданию однообразного, на все случаи жизни, насилия. Шолохов ещё повторял многое, что было запечатлено в прозе 20-х годов, фразеологизмы документов, плакатов, но он уже шёл к иному, многомерному взгляду на события и людей, к духовным скитаниям «казачьего Гамлета» Григория Мелехова. Шолохов и в «Донских рассказах» пробует, с оговорками правда, отстоять приоритет самой жизни, её ценность, независимо от того, в чьём лагере родился сегодняшний младенец.
26
Русская литературa XX века Опыт анализа рассказа «Родинка»: рождение эпической новеллы. Рассказ «Родинка», опубликованный 14 декабря 1924 года, по праву может считаться сжатым, предельно сконцентрированным прологом (и эпиграфом) ко всему циклу «Донских рассказов». Если вся гражданская война – это пространство «плотно обступивших экстремальных ситуаций», когда «жизнь врага теряет святость» (С.Г. Семёнова), то в «Родинке» это страшное пространство особенно сгущено, собрано в фокус, раскрыто в сюжете трагического неузнавания. Рассказ – «язык пространства, сжатого до точки» (О. Мандельштам). «Родинка», по существу, имеет два сюжета. Внешний, эмпирический, взятый из сферы классовой борьбы, и внутренний, раскрывающий путь героев к трагическому неузнаванию и запоздалому опознанию отцом (по родинке на левой ноге) сына в убитом «классовом враге», к пониманию того, что «выборочное классовое братство», размежевание по избранной политической вере не побеждает родства по семье, по крови. Внешний сюжет складывается сравнительно легко, конфликтующие стороны в нём явно управляемы автором. Вот характеристика молодого Николая Кошевого, командира Красного эскадрона: «Кошевой Николай... Землероб. Член РКСМ» (т.е. комсомолец). Антипод Кошевого, атаман белой банды, имеет во внешнем сюжете свою, ещё более краткую анкету: «Семь лет не видал атаман родных куреней. Плен германский, потом Врангель, в солнце расплавленный Константинополь (т.е. исход белых армий из Новороссийска или Севастополя в Турцию)… и – банда». Как добавление к этой анкете звучат какие-то невыразительные общие слова о банде, новом товариществе, родстве, но не по крови, не по семье: «Отъявленный народ в банде, служивский, бывалый… полсотни казаков донских и кубанских, властью Советской недовольных». Маловато, конечно, сведений. Бегло намечена и канва развёртывания этого внешнего сюжета, просто обязанного разрешиться боем, схваткой, смертоубийством: «Так и уходят по-волчьи, а за ними эскадрон Николки Кошевого следы топчет». Долго продолжаться эта маета не могла. Отправной точкой в развитии внутреннего сюжета является, конечно, первое воспоминание того же Николки о детстве, об отце и былом родном доме. И хотя Шолохов не объясняет ещё смысл названия «Родинка», походя сообщает, что у Николки, как и у отца, родинка на левой ноге величиной с голубиное яйцо, но легко догадаться: а ведь «родинка» – это многозначительное слово, однокоренное со многими иными, святыми словами – «род», «Родина», «народ», «родители»… Шолохову очень дорога мысль о близости людей по роду, по России, и он осторожно, в условиях 20-х годов, вводит тему родства сына и отца. Раскрытием этой темы является (в противовес сухой анкете) воспоминание Николки:
«Помнит будто в полусне, когда ему было лет пять-шесть, сажал его отец на коня своего служивского. – За гриву держись, сынок! – кричал он, а мать из дверей стряпки улыбалась…»
27
Михаил Александрович Шолохов Конечно, в силу тогдашних предписаний и догм, это светлое воспоминание (в полусне) «отдано» только Николке. Но разве можно отнять его, это достояние, у отца? Разве он только «набедивший волк», а не трагически исковерканный человек? Колыбель рода, казачий курень, двор и улыбающаяся мать (и жена) – это общее нравственное достояние и сына и отца, узнаваемое в полусне, сквозь частокол догм. Оно вечно, как бы ни разрушало его политизированное сознание героев. «Божись, что ты не за красных стоишь... Да ты не крестись, а землю ешь!..» – приказывает атаман мельнику Лукичу. За этим поверхностным, наносным он пытается скрыть что-то важное в душе. Но «внутренний сюжет» неумолимо напоминает о себе, вырывается из подсознания, доносит мысль автора: не накопления злодейств ищет атаман, не волк он, а человек, идущий к дому, к сыну. «...На стременах привстаёт, степь глазами излапывает, вёрсты считает до голубенькой каёмки лесов, протянутой по ту сторону Дона. <...> Боль, чудная и непонятная, точит изнутри, тошнотой наливает мускулы, и чувствует атаман: не забыть её и не залить лихоманку никаким самогоном. А пьёт – дня трезвым не бывает – потому, что пахуче и сладко цветёт жито в степях донских, опрокинутых под солнцем жадной чернозёмной утробой...» Соответственно этим двум сюжетам рассказ обретает две концовки. Одна из них – гибель Николки от рук налетевшего коршуном атамана. Правда, и сам Николка в рамках этой концовки выглядит тоже коршуном: атаман «издалека увидел молодое безусое лицо, злобой перекошенное». Оба героя – сходные компоненты недолговечного и ужасного «политического пейзажа». И продолжение этой концовки, максимально приближающее отца к трагедии неузнавания: решение атамана снять хромовые сапоги с убитого… Может быть, рассказ мог быть вообще закончен на этом последнем «волчьем» деянии, на ноте ожесточения и злобы? Но тогда не было бы высокой ноты очищения, покаяния, вопроса к судьбе, к истории! Не было бы крика, протеста против суровой истории, навязавшей размежевание, попрание рода, печальнейший итог: «…Всмотрелся и только тогда плечи угловатые обнял неловко и сказал глухо: – Сынок!.. Николушка!.. Родной!.. Кровинушка моя… Чернея, крикнул: – Да скажи же хоть слово! Как же это, а?» С этим вопросом, сложнейшим по своей нравственной тревоге – тревоги за множество родов, за Родину, родню, – и уходит герой из жизни, завершая внутренний сюжет. Значит, был и в его душе уголок, в котором жили святыни семьи, рода, надежды на повторенье себя в сыне… Ещё большим отступником от догм классовой ненависти, от попрания святыни – самой жизни человеческой – стал эпический характер пулемётчика Якова Шибалка из рассказа «Шибалково семя». Он выведен как условный
28
Русская литературa XX века подставной рассказчик, за которым неловко и не очень тщательно скрыт сам автор. В рассказе тоже два сюжета. Внешний, наивно-детективный сюжет связан с поимкой Дарьи, брошенной бандитами полураздетой, лежащей «в бессовестной видимости», с её «работой» кучером у Шибалка на тачанке, со «шпионажем» в пользу бандитов (она сообщила о дефиците патронов у красного эскадрона). Сейчас очевидно, что все эти сюжетные «хитросплетения» – всего лишь строительные леса характера, исповеди Шибалка, образующей внутренний сюжет. Герой хочет не себя сберечь, а увидеть целым следующее своё звено в животворном цикле всепобеждающей жизни. Бесхитростный Яша Шибалок, пулемётчик сотни особого назначения в рассказе «Шибалково семя», неожиданно вносит исправление, «коррективу» в мораль, предписанную насилием, пресловутой романтикой расстрелов. Он убил «шпионку» из банды атамана Игнатьева, но на грубоватое, жестокое предложение сотни относительно младенца, своего и этой «шпионки» сына, вдруг нашёл иную, не предусмотренную механизмом террора общечеловеческую правду, нашёл свой ответ: «Хлебнул я горюшка с этим дитём. – За ноги его да об колесо!.. Что ты с ним страдаешь, Шибалок? – говорили, бывало, казаки. А мне жалко пострелёнка до крайности. Думаю: «Нехай растёт, батьке вязы свернут – сын будет власть Советскую оборонять. Всё память по Якову Шибалку будет, не бурьяном помру, потомство оставлю». Критики 20-х годов обвиняли Шолохова: мол, биологическая жалость берёт в герое верх над классовым сознанием... Михаил Шолохов, как и многие молодые поэты, прозаики 20-х годов, был частично дезориентирован. Он часто не знал, к каким ценностям обратиться,
«Шибалково семя». «Семейный человек». «Продкомиссар». Худ. О. Верейский.
29
Михаил Александрович Шолохов чтобы сохранить распадающееся среди взрывов ненависти единство народной жизни. «Есть классики, но важнее классы»; «он с тобой одного рода, да не одного класса» – такие жизненно-философские формулы властвовали над умами писателей. Сама по себе верная мысль, что только та революция чего-то стоит, которая может защитить себя, часто доводилась до абсурда: пусть единственным аргументом защищающейся революции станет вечное, часто слепое, насилие, террор! Но ведь революция могла защищать, утверждать себя совсем по-иному, развёртывая свой гуманистический потенциал, не через ограбление человека, деморализацию его в мире наживы. Михаил Шолохов в канун создания своей эпопеи понимает, что гипертрофия насилия представляет опасность не для одних «врагов», но для общества как социального организма, для нравственности всего народа. Оно деформирует национальную историю и культуру. Эти гуманистические прозрения уже присутствуют и в рассказе «Шибалково семя», и в чудесном автобиографическом рассказе «Нахалёнок», в рассказах «Родинка», «Жеребёнок»... Исследователи позднее обратят внимание на массу подробностей, перешедших из «Донских рассказов» в «Тихий Дон». Так, в рассказе «Чужая кровь» (1926) дед Гаврила и его старуха выхаживают раненого продотрядника Николая как сына, несмотря на то, что когда-то он приходил отбирать их хлеб. Пуховые перчатки, присохшие к окровавленной голове пленного в рассказе «Семейный человек» (1925), как прикрытие от ударов, перейдут в «Тихий Дон»: там Иван Котляров на этапе будет прикрывать голову от солнца, мух, слепней перчатками, и они присохнут к ране. Но гораздо важнее другое: сам народ уже как бы создавал по крупицам Григория Мелехова, воплощение высшей правды, контроля самой жизни над безумствами, горечи и тревоги по поводу удешевления человеческой жизни. И ещё одна подробность. Уже разнёсся в пространстве «Донских рассказов», этого новеллистического пролога «Тихого Дона», крик матери, обращённый к враждующим сыновьям: «– Сыночек! Мишенька!.. А я-то как же? Всех вас одной грудью кормила, всех одинаково жалко!» Это предвещает будущую Ильиничну, великодушно прощающую «супостата» Мишку Кошевого, убившего её сына Петра и ставшего мужем дочери Дуняшки. *Самостоятельно анализируем текст
Проанализируйте рассказ М. Шолохова «Лазоревая степь» из цикла «Донские рассказы», руководствуясь следующим тезисным планом: 1. «Рассказ в рассказе» как композиционный приём автора, создающий перекличку эпох («панское» время, гражданская война и послевоенный период). Роль степного пейзажа, обрамляющего повествование.
30
Русская литературa XX века 2. Фигура рассказчика, его облик, манера речи. Важность «говорящих» деталей, сопровождающих воспоминания деда Захара (пойманная «вошьпомещица», коричневый коршун в небе, волчий след на дороге). 3. Образы «весёлого» пана Томилина и его отпрыска. Звериное, нечеловеческое начало, черты вырождения в облике «хозяев». Двойственность их оценки в рассказе старика (холопское и вольное начало в характере деда Захара). 4. Образы «коренных смутьянов» Семёна и Аникея. Сцена казни как «малый» эпизод страшной войны. «Жестокий реализм» Шолохова, сочетание будничного и патетического в центральном эпизоде рассказа. 5. Авторский приём непрямой оценки, расставляющей акценты в повествовании (жестокость Томилина-младшего и наличие «искры Божьей» в лошадях, не затоптавших распростёртого на дороге Аникея). 6. Мотив неистребимой жизни, воли народа к возрождению (образ безногого Аникея – «обрубка войны», перекликающийся с фигурой инвалида Жачева в платоновском «Котловане»). 7. Тема земли, определяющая смысл названия рассказа и нравственный критерий в оценке героев и судеб (описание лазоревой степи с заросшими окопами, Аникей, целующий землю на пахоте). 8. Развитие мотивов и образов рассказа в романе-эпопее «Тихий Дон» (элементы пейзажа, наказание пана-прелюбодея, жестокость сцен расправы, преобладание народной точки зрения в оценке происходящего).
Размышляем над прочитанным
1. Исследователь В.М. Литвинов, размышляя о ранних рассказах М.А. Шолохова, замечает, что «речь идёт о произведениях, на страницах которых такая боль, так много мучительного и кровавого, где смерти, смерти – бессчётно раз описанные… Человеческая мука пронизывает самые ранние рассказы Шолохова, самые первые литературные опыты… И так страница за страницей: рассказ «Продкомиссар» – сын расстреливает отца, злостного укрывателя зерна; «Шибалково семя» – жена оказалась предательницей, погубившей половину красногвардейского отряда, мужу велено самому привести приговор в исполнение; «Коловерть» – за час до расстрела к пленному допускают маленького сынишку…». • Согласны ли вы с тем, что известные вам ранние рассказы Шолохова пронизывает «человеческая мука»? Если да, то в чём, по вашему мнению, смысл таких рассказов? • Какую особенность ранних рассказов писателя стремится подчеркнуть литературовед перечисленными примерами? • Может быть, в «Донских рассказах» не только мука, мучительное и кровавое, но и то, что им противостоит? Аргументируйте свой ответ. 2. Вспомните содержание одного-двух рассказов И. Бабеля из книги «Конармия». Сравните то, как описываются герои у Шолохова и Бабеля. Запишите выводы и сделайте сообщение для класса.
31
Михаил Александрович Шолохов роман-эпопея «тихий дон» (1928–1940) История создания «Тихого Дона» – это одновременно история становления великого художника. Шолохов не просто вводил множество новых фактов (прежде всего грандиозный факт восстания – протеста казаков против террора в отношении казачества, проводимого Троцким в 1919 году), но и осваивал жанр эпопеи (впервые после «Войны и мира» Л.Н. Толстого).
Эпос – не только один из трёх литературных родов, но и особая, масштабная и объективная, картина мира и человека. Это повествование, которое воспроизводит эпоху в её целостности, «непринуждённо и свободно, осваивая реальность во времени и пространстве», «обволакивая высказывания действующих лиц – их диалоги и монологи, в том числе внутренние, с ними активно взаимодействуя, их поясняя» (В. Хализев «Теория литературы»). Но эпос – это одновременно и величественное состояние души повествователя, чаще всего невесомого, бесплотного, но вездесущего, всезнающего, всеведущего, помнящего о первоосновах бытия, о вечных драмах эпохи, универсальных конфликтах.
Шолохов убеждал всё общество в закономерности и одновременно глубочайшем трагизме революции, опасности раскола народа на враждующие группы. Роман, с самого начала имевший скорбно-величавое название «Тихий Дон» (название «Донщина» относится к совершенно иной, ненаписанной повести о казаках-большевиках Подтелкове и Кривошлыкове), Шолохов создавал с осени 1925 года. В отрывке, датированном «1925 год. Осень», обнаруженном журналистом Л.Е. Колодным (20 стр. текста), главный герой назван Абрамом Ермаковым (ещё не Григорием Мелеховым) и действие начинается с отказа казаков идти на Петербург с генералом Корниловым летом 1917 года. Эта новейшая находка полностью подтверждает прежнее объяснение 1937 года Шолоховым своего замысла: «Привлекала задача показать казачество в революции. Начал я с участия казачества в походе Корнилова на Петроград... Донские казаки были в этом походе в составе третьего казачьего корпуса... Начал с этого... Написал листов 5–6 печатных. Когда написал, почувствовал, что не то... Для читателя останется непонятным – почему казачество приняло участие в подавлении революции. Что это за казак? Что за Область Войска Донского?» Эпопея начиналась фактически с нынешней второй книги, без предыстории. А затем – уже от неё – действие то отодвигалось назад, в 1914 год, в хутор Татарский, в дом семьи Мелеховых и их соседей, то продвигалось вперёд, к событиям 1917–1919 годов. Характерно, что эпопея и начиналась дважды – в 1925 и в 1926 годах, что породило затем известные трудности совмещения, сопряжения первой книги (это, в сущности, ещё любовный роман, борьба в треугольнике Григорий – Аксинья – Степан Астахов) и второй, историко-революционной, посвящённой корниловскому мятежу. Шолохов созидал роман, но и роман... созидал Шолохова!
32
Русская литературa XX века О мужестве и благородстве писателя (по отношению к людям, помогавшим ему) говорит простой факт: реальный казак Харлампий Ермаков, участник восстания против троцкистского расказачивания в середине 20-х годов, жил уже под угрозой ареста. Попросту говоря, на него, якобы «душегуба», писали доносы члены семей, где были погибшие красные казаки. Они требовали казни, грозили ему точно так же, как Михаил Кошевой в «Тихом Доне» грозит Григорию Мелехову даже после его возвращения из Первой Конной. Шолохов не хотел привлекать к Ермакову особого внимания (произошла замена Абрама Ермакова на Григория Мелехова). Он продолжил, судя по письму к Х. Ермакову (весна 1926 года), общение с ним, получал «дополнительные сведения относительно эпохи 1919 г.». Это общение с обвинённым и вскоре расстрелянным человеком требовало большого мужества: судьба реального погибшего Ермакова наложила особый трагический отсвет и на финальные скитания живого Григория Мелехова. Первая часть романа – описание двора, семьи Мелеховых, история замужества Аксиньи (она часто называлась Анисьей), приезд хорунжего Мануйлова (будущий Евгений Листницкий), первая ссора Григория с отцом из-за Аксиньи, наконец, сватовство к Наталье и др. – была создана, как справедливо заметил Л.Е. Колодный, в режиме «бури и натиска» в ноябре 1926 года. Есть в этом черновике расхождения с каноническим текстом романа. Так, отец Григория ещё зовётся Иваном Семёновичем, а не Пантелеем Прокофьевичем, семья Коршуновых живёт ещё где-то вне хутора, на отшибе. Не назван Татарским и сам хутор. Но уже прочерчена линия, уводящая соперников, Григория и Степана Астахова, в 1914 год, на поля Восточной Пруссии. • Какие сложности, судя по сохранившейся, найденной в доме В. Кудашева в 1999 году рукописи 1–2 томов «Тихого Дона», преодолевал Шолохов? «Тихий Дон» традиционно сравнивают с «Войной и миром» Л.Н. Толстого, но некоторые литературоведы отмечают – нередко явно нарочито, недоброжелательно! – что у Шолохова нет «чёткой социальной вертикали, выхода на вершины власти», нет своих Александра и Багратиона. Вообще, это эпос «не интеллектуальный, а низовой, почвенный, наивный». «Никакого соответствия паре «Наполеон и Кутузов» в «Тихом Доне» нет... Верхушечная история гораздо резче отделена от истории народной». Но нельзя измерять творческий подвиг Шолохова старыми мерками. Современное понимание духовности, интеллектуализма включает такой аспект, как сбережение жизни на земле, народосбережение. И не только «верхушечная история», вертикали власти, те или иные пары властителей имеют значение для эпопеи, но и огромные массы простого народа не лишены цельного, глубокого, эпического взгляда на события. • Романы Л.Н. Толстого «Война и мир» и М.А. Шолохова «Тихий Дон» объединяет весьма критическое отношение к ним «официальной общественности» в начале жизни этих произведений. Как вы думаете, почему?
33
Михаил Александрович Шолохов Образы солнца, степного простора, песни в «Тихом Доне». Эти природные образы скрепляют воедино бытовые, хроникально-исторические линии романа, драмы в семьях Мелеховых, Листницких, Коршуновых, Кошевых. Весь трагический путь Григория Мелехова как бы отмечен постоянными «диалогами» с вечными природными образами. Через них – образы солнца, простора, в звучании народной песни – свершается и взаимосвязь героев с самим автором, вернее, с духовным миром, с душой и сердцем великого лирика Шолохова. Солнце в «Тихом Доне» не только воздействует на состояния героев, наделяя их радостями весны или лета, делая и их «потеплевшими» или угрюмо-озабоченными. Оно и само поддаётся... человеческим воздействиям! Это солнце грозное, «независимое», но одновременно и крайне чувствительное. Оно «принимает» в себя человеческие тревоги, порывы, отчаянье, проклятья. И тут же окрашивается в цвета надежды или печали! Вспомните такие эпизоды, когда солнце вселяло и разделяло радость, согревало души. Когда весь хутор Татарский или другой уголок России представал как земля обетованная, земля в первый день творенья: «Солнце насквозь пронизывало седой каракуль туч, опускало на далёкие серебряные обдонские горы, степь, займище и хутор веер дымчатых преломлённых лучей...» Вспомните эпизоды, в которых солнце словно впитывает муки, горе людей, смрад тления на полях битв, скажем, Первой мировой войны. В финальном эпизоде эпопеи, когда Григорий Мелехов молчаливо, в полном одиночестве, хоронит Аксинью, хоронит одну из последних своих надежд на осмысленную, нужную людям жизнь, его лицо озарило – какое неожиданное превращение! – «чёрное небо и ослепительно сияющий чёрный диск солнца». Автор и герои «Тихого Дона» отдают немало душевных сил, чтобы взрастить, взлелеять в себе это отраднейшее из чувств – чувство простора. Мир для них всё ещё безбрежен, обжит душевно и сердечно, всегда нов, непредсказуем. Шолоховские обращения к степи – это одновременно и путь самопознания героев эпопеи. Простор не нужен лишь сухим, книжным или ожесточившимся героям вроде Штокмана, Чубатого, Мишки Кошевого в финале эпопеи. Всё иначе – в душе семьи Мелеховых. Ещё ничто не безнадёжно, пока есть в душе образ простора, силуэт «Дона Ивановича»! Образ далей, одухотворённой бесконечности мира столь важен, что неширокий, в сущности, Дон временами становится у Шолохова, как Днепр у Гоголя, необъятен, могуч, «чуден». «Степь родимая! Горький ветер, оседающий на гривах косячных маток и жеребцов. На сухом конском храпе от ветра солоно, и конь, вдыхая горько-солёный запах, жуёт шелковистыми губами и ржёт, чувствуя на них привкус ветра и солнца. Родимая степь под низким донским небом! Вилюжины балок, суходолов, красноглинистых яров, ковыльный простор с затравевшим гнездоватым следом конского копыта, курганы в мудром молчании, берегущие зарытую казачью славу... Низко кланяюсь и по-сыновьи целую твою пресную землю, донская, казачья, не ржавеющей кровью политая степь!»
34
Русская литературa XX века Как в истинной эпопее простор «Тихого Дона» – не пустота, не чисто физическая безлюдная пространственность. Здесь всё насыщено и болью утрат, и настойчивостью борьбы за счастье, и редкой глубиной печали. Простор в «Тихом Доне» в известном смысле «тесен», исключительно плотен. Исследователи подсчитали: в «Тихом Доне» насчитывается около двухсот пятидесяти описаний природы с «участием» солнца, простора, голосов земли. Целые разделы начинаются и заканчиваются описаниями природы. Пейзаж или предвосхищает главную тему главы, или раскрывает авторскую оценку поведения героя, смысл всей ситуации. Часто протяжные, поющиеся непременно коллективно, с предельной сосредоточенностью на слове, на сюжете и жизненной ситуации, песни сопровождают все деяния, перемещения героев. Песня «досказывает», «выпевает», оформляет их состояния. Песней скрепляются разобщённые души, она заставляет каждого отбросить ожесточение, вспомнить, что «человек – твоё первое имя». В главе VII кн. 2 «Тихого Дона» песенники, поющие в тишине, невидимы, отдалены, но их голоса, их партии – предельно близки к читателю: «Поехал казак на чужбину далеку На добром своём коне вороном, Свою он краину навеки покинул... Убивается серебряный тенорок, и басы стелят бархатную густую печаль: Ему не вернуться в отеческий дом. Тенор берёт ступенчатую высоту, хватает за самое оголённое: Напрасно казачка его молодая Всё утро и вечер на север смотрит... Рассказывают голоса нехитрую повесть казачьей жизни, и тенор-подголосок трепещет жаворонком над апрельской талой землёй». В главе XIX Григорий слышит, как поют, а точнее, «песню играют», «запеснячивают» казаки из Еланской станицы. Он долго стоял, «привалившись... к беленому фундаменту куреня, не слыша ни конского ржания, ни скрипа проезжавшей по проулку арбы»... Песня сопровождает ход событий, завершает их, рисует душевный мир героя, подводящего итоги. В наибольшей мере герой эпопеи был потрясён песней уходящего – куда? в безвестность? – полка о том, как ...жили, проживали казаки – люди вольные, Все донские, гребенские да яицкие... Уходит из донских степей в эмигрантское рассеяние, в безвестность чужбины не полк, а вся былая жизнь, наивная, беспечная, безрассудная во многом, но полная душевной щедрости. «Словно что-то оборвалось внутри Григория... Внезапно нахлынувшие рыдания
35
Михаил Александрович Шолохов потрясли его тело, спазма перехватила горло. Глотая слёзы, он жадно ждал, когда запевала начнёт, и беззвучно шептал вслед за ним знакомые с отроческих лет слова: Атаман у них – Ермак, сын Тимофеевич, Есаул у них – Асташка, сын Лаврентьевич... ...Над чёрной степью жила и властвовала одна старая, пережившая века песня... И в угрюмом молчании слушали могучую песню потомки вольных казаков, позорно отступавшие...» Прекрасно сказала о шолоховской песенности С.Г. Семёнова: «Казачья песня концентрирует в себе извечный опыт любви и ухаживания, войны, разлуки с домом... Она сгущает поток жизни, создаёт точки эмоционального сгущения. В пространстве песни располагаются лучшие моменты катарсиса». Из этих природных вечных стихий герои «Тихого Дона» исходят, вторгаются в историю, вовлекаются в её деяния, иногда страшные для них. Это совершенно новая черта эпоса, меняющая в корне представление о его интеллектуальности, о «низовой» и «верхушечной» России. Только ли семья собрана под крышей дома Мелеховых? Знаменитое начало «Тихого Дона» давалось Шолохову весьма трудно. Видимо, писателю сразу хотелось связать воедино и дом, и историю, связать «мировые потрясенья и горе одного двора» (Вас. Фёдоров). Не просто одна семья собрана здесь, а, кажется, нечто большее. В окончательном варианте романа это сопряжение дома и движущейся реки времени удалось: «Мелеховский двор – на самом краю хутора. Воротца со скотиньего база ведут на север к Дону. Крутой, восьмисаженный спуск меж замшелых в прозелени меловых глыб, и вот берег: перламутровая россыпь ракушек, серая изломистая кайма нацелованной волнами гальки, и дальше – перекипающее под ветром вороненой сталью стремя Дона». Резко, смело выдвинут вперёд, чтобы не затерялся среди домов и улиц хутора Татарского, двор Мелеховых. Сразу обозначено, что он ближе всех к стремнине, к самому быстрому и опасному, суровому, стальному течению Дона, к бурлящей стихии истории. Дом Мелеховых к тому же и над обрывом, над крутым спуском к Дону... Анализ рукописи показывает, что вначале не было ключевого образа – ни стремени Дона, ни вороненой стали (была «рябь»). Не было и трогательного, контрастирующего с этой холодной «вороненой сталью» глубины, сердцевины Дона, образа мелководья у берегов, мягкого прибоя, т.е. «нацелованной волнами гальки». Иллюстрация к I книге романа М. Шолохова «Тихий Дон». Худ. О. Верейский.
36
Русская литературa XX века Великий романист, как композитор-симфонист, безусловно, слышит сразу весь роман, в начале для него всегда просвечивает финал. Ведь Л.Н. Толстой сразу увидел всю трагическую судьбу, гибель Хаджи-Мурата... в смятом упрямом придорожном кустарнике, в «татарнике». А эпический живописец
В.И. Суриков увидел свою пламенную раскольницу, боярыню Морозову... в чёрной вороне на снегу. Дом Мелеховых в финале предстанет разрушенным, переполненным тенями ушедших из жизни обитателей – Пантелея Прокофьевича, Ильиничны, Натальи, Дарьи, Петра и даже малолетней Полюшки. И это видел Шолохов, начиная своё повествование. В этом доме у стремнины была собрана если не вся Россия, то по крайней мере – целый уклад её былой жизни, множество верований, идей, правд, жизненных норм, которыми жил народ. Анна Ахматова на склоне лет скажет о подобном состоянии: Когда погребают эпоху, Надгробный псалом не звучит... Михаил Шолохов писал не бессильный надгробный псалом. Собственно, весь «Тихий Дон» – это испытание сокровенных надежд, верований, устоев жизни многих людей в противоборстве с «веком-волкодавом». Свой «диалог с историей» – и весьма драматичный, порой трагический, часто с оружием в руках, опираясь на свой (и не только свой, а семейно-родовой) опыт, – ведут в эпопее многие персонажи. И нелепо отказывать им – начиная с Пантелея Прокофьевича, с великой в своей материнской скорби Ильиничны или столь же великой в грешной любви, жажде отлюбить за весь свой исковерканный век Аксиньи – в высоте помыслов и чувствований, свойственной толстовским Болконским, Ростовым. Здесь – совершенно иной, не угаданный литературой XIX века тип нравственного и духовного величия. • Судьбы каких семей в центре авторского внимания в романах «Война и мир» и «Тихий Дон»? • Сколько поколений в этих семьях представлено на страницах произведений? • Определите социальное положение героев и их семей, изображённых в романах «Война и мир» и «Тихий Дон», их близость к простому народу и сделайте вывод ещё об одном важном отличии этих произведений.
Идея Дома, святости семейного очага Пантелея Прокофьевича. Кто главный эпический герой первой и второй книг «Тихого Дона»? А кто до поры до времени герой в известном смысле романический, пришедший из традиционного семейно-бытового, любовного романа? Обычно центральными, самыми активными, несущими весь груз занимательности в первой, самой «мирной» книге «Тихого Дона» считаются Григорий Мелехов, Аксинья и Степан Астахов. В пространство этого любовного
37
Михаил Александрович Шолохов треугольника вскоре попадает, как потенциальная разрушительница, Наталья Коршунова. Нет слов – грубо, бесчувственно по отношению к её душе поступил отец Григория Пантелей Прокофьевич, выбрав её в жёны сыну, превратив Наталью в средство разрушения грешной, порочной связи сына с замужней Аксиньей. Иного он и придумать не мог. «– Женить сукинова сына! – Он по-лошадиному стукнул ногой, упёрся взглядом в мускулистую спину Григория». Не только это решение, сопровождаемое лошадиным тупым топаньем, способно резко снизить в моральном, нравственном плане образ бородатого, хромающего, часто лукавого старика, бешено торгующегося со сватом о размерах «кладки», т.е. даров невесте, молодой семье со стороны жениха. Если уж снижать героя – так снижать! Эпический художник не боится любых подробностей. В последующем этот лошадиный навык – как тщательно, однако, прописан в эпопее любой характер! – заявит о себе ещё раз. Жена Пантелея Прокофьевича Ильинична угадывает приход мужа по шагам на крыльце: «...На туп знакомых ей шагов повернула голову... остановила взгляд на мокрых от дыханья завитках бороды, теснивших рот Прокофьевича, на слежалых, влитых в бороду усах, двинула ноздрями, но от старика несло морозом, кислым душком овчины. «Тверезый ноне», – подумала...» Может быть, это парадоксально, но даже при всей яркости и красочности сцен свиданий Аксиньи и Григория, мук Аксиньи, готовой стать «двоемужницей», при всём изобилии человеческих типов, выставленных Шолоховым, – тут и агитатор Штокман, и дочь купца Мохова Елизавета, и Листницкий в Ягодном! – центральный эпический герой первой книги именно Пантелей Прокофьевич с его правдой, с его «тупом» шагов. Именно он и вторгается со своей правдой в романический по природе сюжет борьбы в любовном треугольнике. Вторгается грубовато, не избирательно, руководствуясь правдой рода, казачьей общины. Но ведь без его вмешательства, без решения «женить сукинова сына», романический сюжет быстро истощил бы себя. Все эпизоды сватовства, свадьбы – это торжество эпического решения ге«Аксинья ... сказала: – Муж – он не уж, а тянет кровя. Тебя-то скоро обженим? – Не знаю, как батя. Должно, после службы».
38
Русская литературa XX века роя, его философии жизни. Согласно этой философии дом человеческий, очаг семьи являются святыней, самым природным во всей человеческой жизни. Без дома человек – перекати-поле, обсевок, пустышка, не имеющая корней. Гениальность прозрения Шолохова в том и заключена, что ничего иного этот старый казак, хранитель традиций, выдумать не мог и не собирался выдумывать. Погулял в молодости – и хватит! «Жена – не рукавица», «женишься – переменишься» и тому подобные формулы живут в его сознании. Он и не предполагал, как усложнит он судьбы всех – в том числе и Натальи... Любовный роман с побоями и драками станет эпическим сражением за красоту, достоинство, счастье. Именно Пантелей Прокофьевич, порой весьма смешноватый в своей гордости сыновьями, георгиевскими кавалерами, становится трагически-печальным, всё время терпящим поражения защитником своего гнезда. Его легко было представить стяжателем, кулаком, яростным монархистом. Легко было приписать Шолохову идеализацию старого быта... В эпизодах, когда Пантелей Прокофьевич прячется от мобилизаций на чердаке, когда он захваливает свою родовую лихость, герой делается отчасти похожим на Щукаря из «Поднятой целины». Но одновременно Шолохов то и дело, почти непроизвольно, выделяет и огромный труженический опыт этого домостроителя. В печальные промежутки разлада в молодой семье Григория старик-отец борется за цельность своего дома, против некоей «порчи», напасти. Он ездит и в Ягодное к Григорию, воздействуя на него таким доводом: «Наталью мы возьмём!» А в беседах с ней, покинутой, безмужней женой, старик не может скрыть истинной печали:
«– Гришка наш, эх! – Старик горько закрутил головой. – Подковал он нас, стервец... как ладно зажили было-к. – Что ж, батя, – высоким рвущимся голосом зазвенела Наталья, – не судьба, видать». Опять – «закрутил головой», «подковал» – та же образность из обихода грубого казака-лошадника, как и «туп», но оттенок беспомощности, обиды снимает следы грубости. Мы видим по-своему прекрасного сердечного человека. В трагические дни восстания, когда рушится большой дом Россия, когда весь мир во власти катастрофы, Пантелей Прокофьевич, как муравей, начинает тащить в дом всё, что подвернётся, что плохо лежит, что стало вдруг ничейно, «бесхозно». Мы видим всё более обостряющийся трагический поединок «естественного» человека, привыкшего вить гнездо, тащить «соломку» на его сооружение, скреплять даже кусочки старого быта, и исторических смерчей. Они разваливают, сносят это гнездо, рассыпают все составные его части. И прежде всего – отдаляют сыновей... Назвать это лихорадочное, безрадостное накопительство Пантелея Прокофьевича, всю его борьбу за сохранность дома, привычного
39
Михаил Александрович Шолохов ритма труда, сбережение детей и внуков «кулацким стяжательством» было более чем просто. Он даже... пулемёт вывез откуда-то и спрятал для обмена, для «нужд» хозяйства! Но вспомните, как старик Мелехов радуется двум внукам – ведь и новый мир будет пуст без них, – как устойчиво мелеховское гнездо, пока он жив, пока этот хромой старик трудится на земле. Горестная нота начинает звучать, когда этот герой впадает в равнодушие и начинает хулить своё же, невольно утраченное, – полушубок ли, поросёнка ли – смутно догадываясь: «Какие-то иные, враждебные ему начала вступили в управление жизнью»... «Мысль семейная» Натальи Мелеховой также развёртывается не в идиллическом мире покоя, устойчивости быта, а в сложном поединке с судьбой, с «годиной смуты и разврата». Она, оскорбляемая и часто унижаемая роковой отрешённостью от неё Григория, то униженно вымаливает его у Аксиньи, то бунтует, уходит из дома Мелеховых, покушается на свою жизнь. Вероятно, любой читатель «Тихого Дона» не раз будет изумлён редкой естественностью, соотнесённостью решений, сюжетных поворотов и живого характера того или иного героя. Наталья то уходит из дома Мелеховых к отцу, то вновь возвращается брошенной женой из родного дома в дом свёкра. И все эти поступки, несмотря на непоследовательность, лишь усиливают её цельность, верность идее семьи, дома. Поистине гениальное, а не мелочно-бытовое понимание человеческой души обнаруживает Шолохов в этих эпизодах уходов-возвращений. «Я, батя, пришла... Коль не прогоните, останусь навовсе у вас», – нелегко даются Наталье эти слова. Вещий инстинкт подсказывает ей: в доме свёкра она ещё дождётся возвращения неверного, но любимого ею мужа, восстановит святыню, сейчас разрушенную семью, обретёт то, о чём мечтает, – детей. Ведь тут, у Мелеховых, ей сами стены помогают: её союзником, да ещё таким серьёзным, становится и свёкор Пантелей Прокофьевич, домостроитель, собиратель гнезда, и суровая, многое пережившая Ильинична. Наталья ощущает, что становится сильнее, опираясь на их традиции, их чувство гнезда. А вне дома Мелеховых, да ещё в годы всеобщей отчуждённости, удешевления самой жизни, она обречена на вечное одиночество, сиротство, явно лишена надежд на материнство, беззащитна. Поразительна эта эпическая высота психологических прозрений Шолохова. И как возвеличена благодаря Наталье идея Дома, всей спасительной домашней ячейки человеческого бытия! • В каких произведениях русской классики XIX века звучит «мысль семейная» и какие новые смысловые оттенки привносит в эту тему Шолохов? Всякое насилие, разрушительство быстро истощается, показывает своё бесплодие, а вот идея жизни Натальи, её путь к созданию семейного гнезда, дома – даже после поражений – лишь крепнет. Наталья на какое-то время побеждает «разлучницу» Аксинью талантом верности, терпения. Её душа – самая креп
40
Русская литературa XX века кая ограда для всего дома Мелеховых. Это, кстати говоря, тонко чувствует и Пантелей Прокофьич, и старая Ильинична, нашедшие в невестке надёжную союзницу в борьбе за домашний очаг как одну из высших морально-этических ценностей. Рождение двойни – последний великий подарок судьбы и Пантелею Прокофьевичу, и Наталье – одно из самых ярких мгновений всей эпопеи. Это последний дар уходившей, сломавшейся эпохи, «дар батюшки Дона Ивановича». Может быть, Наталья многого не понимает в душевных муках Григория, в его переживаниях, в невольных «отступлениях» от норм дома, семьи. Григорий искренен, открыт в самооправданиях перед женой. Он признаёт, что ему, теряющему точку опоры, трудно жить «без забытья»: «Трудно мне, через это и шаришь, чем забыться: водкой ли, бабой ли»... У Натальи один резон, один ответ – с позиций семьи, зыбкого гнезда человеческого: «Напаскудил, обвиноватился, а теперь всё на войну беду сворачиваешь. Все вы такие-то!» И трудно не содрогнуться от ощущения великой искренности, чистоты всей её борьбы за своё достоинство. И Наталья, и Ильинична проходят перед читателем «Тихого Дона» как героини, до конца верные материнскому призванию, чувству женского достоинства. Наталья погибает в тот момент, когда она не просто отказалась от идеи материнства, но самым злым, мстительным образом растоптала, разрушила свою идею, стержень характера. И как гениально выбран был собеседник Натальи, свидетель её душевного кризиса: им стала Ильинична, человек, глубоко родственный ей, мать Григория, впервые не нашедшая слов для оправдания сына, для опровержения правоты Натальи. Ильинична смогла лишь убедить Наталью не проклинать Григория, не желать ему смерти. Отказаться от рокового решения – «родить от него больше не хочу» – Наталья не смогла: слишком уж оскорблена, унижена была идея верности, чистоты – её идея жизни. Перечитайте неспешно одну из самых гениальных по степени проникновения в человеческую душу в её предельно трагическом состоянии, в её отчаянии сцену изложения последнего послания Натальи Григорию. После похорон Натальи малолетний Мишатка, неловко обняв отца, вскарабкавшись к нему на колени, поцеловав его как-то торжественно, с глазами, затуманенными от непосильной ещё его сердцу миссии, так передал последнюю просьбу и волю матери: «Аксинья ждала. Наталья заговорила, трудно поднимая голос: – Ты отбила у меня мужа... Отдай мне Григория!.. Ты ... мне жизню сломила... Видишь, я какая...»
41
Михаил Александрович Шолохов «– Маманька, когда лежала в горнице... когда она ишо живая была, подозвала меня и велела сказать тебе так: «Приедет отец – поцелуй его за меня и скажи ему, чтобы он жалел вас». Она ишо что-то говорила, да я позабыл...» Никакой риторики, пышнословия, сплошное умолчание («она ишо что-то говорила») – и такой сложный узел человеческих отношений! Отголосок любви к Григорию, печаль за детей, возможно, позднее раскаяние в своём порыве мстить, надежда на доброе воспоминание о себе... «Посланец» Натальи плохо выполнил её поручение, он забыл «что-то». Но мы, читатели, не хотим иных посланцев, мы испугались бы их многословной «философской» болтовни. И не важно, что, может быть, сразу же после своего сообщения тот же Мишатка убежит играть на Дон, на улицу. Он бегло, невнимательно сказал нечто важное, но всех в доме обступила мука не чужого, а личного горя, горькая тоска от запоздалого понимания взрослыми друг друга, от неожиданного, с помощью Мишатки, пересечения двух «я». На ком выместить теперь Григорию свою обиду, – ведь до его души дошло вечное, неопровержимое «посланиеупрёк» Натальи...
Работа в группах (задание перспективное) «Женские образы романа М. Шолохова «Тихий Дон» (Аксинья, Наталья, Дарья, Дуняшка, Ильинична, Анна Погудко)» Соберите материалы об одном из женских образов романа по следующему плану: 1) что известно о родительской семье героини, как характеризует героиню история её семьи; 2) как характер героини проявляется в отношении к мужу, детям, семье; 3) найдите в тексте детали природного мира, связанные с образами героинь и ставших их лейтмотивами; 4) какое влияние на судьбу и характер героини оказали трагические события послереволюционного времени; 5) найдите в словаре значение имён героинь, объясните выбор автора; 6) авторское отношение к героине. Крушение романтического монархизма. Обратимся к одному из центральных эпизодов «Тихого Дона» и ключевых моментов в судьбе Евгения Листницкого, сквозного героя романа, появляющегося в первой книге (гл. VIII) в эпизоде скачек и исчезающего после полного краха Белого движения, после призрачной женитьбы на «тургеневской девушке» (вдове погибшего друга). Это изумительная по словесной пластике сцена в Могилёве, в Ставке царя Николая II после его отречения. Среди разноголосицы современных мнений о Николае II – от идеи канонизации его как святого, всем пожертвовавшего во имя блага России, взошедшего на Голгофу во имя её покоя, до критики царя как слабого монарха, бросившего корабль в канун шторма – и ныне выделяется сцена в «Тихом Доне» как пролог последующей трагедии.
42
Русская литературa XX века Евгений Листницкий видит, как уезжает из Ставки император. Он уезжает в полном смысле слова в небытие. Ощущение обречённости разлито во всём: «Осунувшееся лицо его с каким-то фиолетовым оттенком. По бледному лбу косой чёрный полукруг папахи, формы казачьей конвойной стражи. Листницкий почти бежал мимо изумлённо оглядывавшихся на него людей. В глазах его падала от края чёрной папахи царская рука... в ушах звенели бесшумный ход отъезжающей машины и унизительное безмолвие толпы, молчанием провожавшей последнего императора». Превосходно говорит о бессилии, убивающем волю к защите царя, отменяющей власть присяги, эта парадоксальная подробность: «в ушах звенел бесшумный ход... и унизительное безмолвие». Ещё состоится ледовый поход монархистов на Екатеринодар, завершившийся гибелью Корнилова, но тень смерти – недалёкой и ужасной – уже нависла над императором. Шолохов разрушает старый миф о том, что казачество – это опричнина, опора царизма. Увы, эти дети природы, до поры охранявшиеся общим порядком, имевшие право на беспечность, наивность, тоже растерялись. Никто в том же Могилёве не знал, как же себя вести, «невинно» предавал былую эпоху. Состояние недоумения, какой-то детской обиды на злой рок истории, подсунувшей России в трудный час слабохарактерного царя («Царёк-то у нас хреновый, – нечего греха таить. Папаша ихний был потвёрже», – говорит казак Чубатый), сопровождает народное сознание. И разрушить его никаким энтузиазмом рыцарей ледового похода невозможно. «Осунувшееся лицо», «фиолетовый оттенок», «бледный лоб», «падающая рука» Николая II после приветствия в вышеприведённой сцене – это прямое определение полного бессилия идеи монархизма. Кстати говоря, даже лексически этот шолоховский текст, воплощение обречённости царя и одновременного паралича толпы, утраты ею сострадания к венценосному страдальцу, совпадает частично с поэтическими текстами, написанными об этом эпизоде в эмиграции поэтом Г. Ивановым (1894–1958). Он писал о падении двуглавого орла самодержавия так: Овеянный тускнеющею славой В кольце невежд, святошей и пройдох, Не в битве изнемог орёл двуглавый, А жутко, унизительно издох. Шолохов первый оценил трагическую глубину этого мгновения. Лишь один Листницкий пробует разорвать кольцо унизительного рабского безмолвия казаков, их слепого соглашательства с нынешней бедой царя (и завтрашней своей бедой). Отметим, что и в другом известном восьмистишии Г. Иванова о семье царя, его смертной бледности есть масса совпадений, лексических и интонационных, с монументальной зарисовкой Шолохова. Напомним эти строки: Эмалевый крестик в петлице Какие прекрасные лица И как безнадежно бледны – Наследник, императрица, Четыре великих княжны... И серой тужурки сукно... Какие печальные лица, И как это было давно.
43
Михаил Александрович Шолохов «Бледный лоб» императора, оттенённый «чёрным полукругом папахи», у Шолохова перешёл в маску, у Г. Иванова – в «безнадёжную бледность» смертников подвала. Под серой тужуркой царя, на которой висит эмалевый Георгиевский крест, любимая народная награда, как будто нет тела. Тем более – нет воли к борьбе. Как и у Шолохова, в восьмистишии Г. Иванова нет поэтичных метафор, оно напоминает бесстрастный каталог, опись. В нём нет и верноподданной монархической «слезы», как и у Шолохова, прозорливо предугадавшего и эти мотивы русской эмигрантской поэзии. В связи с этим и другими эпизодами в судьбе монархиста Листницкого, в частности с эпизодом в Петрограде, когда он пробует сблизиться с казаком Лагутиным, с народом в окопах – возникает вопрос: только ли антипод этот герой по отношению к Григорию Мелехову? Может быть, он отчасти столь же трагедийный двойник его, только более рационалистичный? Орбита его судьбы – и не только через Аксинью – это орбита утрат, она то и дело задевает, пересекает дороги скитаний Григория. В системе персонажей романа, строго иерархичной, Листницкий со своей обречённой идеей жизни то подчёркивает правоту Григория, то усиливает его сомнения. Это не столь простой спутник главного героя, как Прохор Зыков, ординарец, комически повторяющий путь Григория. Временами оба героя проваливаются в никуда, теряют всякие опоры в жизни. Проследите за сложной амплитудой их явных конфликтов (вплоть до избиения Григорием Листницкого) и скрытых сближений. Всегда ли они по разные стороны баррикад? Что могло ждать обоих уже в Новороссийске при отступлении белых? Григорий Мелехов «на грани в борьбе двух начал». Так обычно, обозревая его уходы (от белых и красных) и приходы в лагерь белых (а затем – в красную конницу), поиск мирного счастья и невольный уход в банду Фомина, обозначают поведение самого масштабного героя эпопеи. Он на глазах у читателя из героя романтического любовного треугольника в первой книге превращается в трагически-скорбного, то и дело беседующего со степью, с песней, с просторами Дона и истории эпического героя. Только они часто оказываются с ним одного масштаба, хотя он – совсем не резонёр, не вещатель каких-то отвлечённых истин. Однако, как правило, путь, по которому движется герой, связывают только с борьбой белых и красных. И Григорий якобы мечется между, с одной стороны, красным «– Ты чего постный ныне? Станицу во сне видал? – спросил его Чубатый. – Угадал. Степь приснилась. Так замутило на душе... Дома побывал бы. Осточертела царева службица».
44
Русская литературa XX века казаком Подтелковым, Штокманом, Гаранжой, Мишкой Кошевым и, с другой, белыми генералами Фицхелауровым, Секретевым, Листницким, командирами восставших казаков, Фоминым. Это, конечно, чисто политический, социологический подход к жизненному пути героя, позволявший в былые времена делать его выразителем «колебаний середняка», воплощением схватки «труженика» с «собственником», видеть в нём «мелкобуржуазную стихию». Он и сам то и дело попадает «в серёдку», натыкаясь на монархизм Листницкого, на идеи автономиста Изварина (идею независимости Дона), на грубое приглашение станичников «перевоевать», изменить итоги войны уже после возвращения. Он наталкивается и на деспотизм односторонних приказов Штокмана, Кошевого. Но приходит он вовсе не к компромиссу, а возвращается к самому себе! Ведь в нём нет ничего ни от Митьки Коршунова, ни от Кошевого, ни от Бунчука, ни от Листницкого! Григорий отрицает все эти крайности. Он всякий раз возвращается к самому себе, «беседуя» всё с теми же великими наставниками – родной степью, песней, матерью, наконец, с солнцем. Удивительный центральный персонаж, фактически не сближающий антагонистов, а, скорее, подчёркивающий их одномерность, бедность, сиюминутность, случайность их взаимной ненависти! Центральное положение героя, тот факт, что столь многие крепко за него молятся и столь же многие готовы его беспощадно уничтожить («Иди забери зараз же Гришку. Посадишь его отдельно», – приказывает Котляров Кошевому), обусловлено очень многими обстоятельствами. Во всяком случае, не между «двумя началами» явно политизированного плана, к тому же им отрицаемыми, скитается Григорий. Они для Григория, эти начала, часто просто примитивны. Сколько ловкачей в эти годы перебегало из лагеря в лагерь, подныривало... под баррикадами, превращалось из белых в «розовых» большевиков, а затем и в красных! Если уж говорить о «двух началах», обступающих Григория, то нельзя сводить их только к борьбе красной и белой идеи. Исход этой борьбы был, в сущности, предрешён общим отношением русского крестьянства, не желавшего отдавать землю серым баронам, помещикам, предрешён общей волей солдатской, рабочей массы не возвращаться вновь в состояние рабски покорной серошинельной, вечно опекаемой толпы. Народ не мог быть загнан в старый хлев. Григорий не случайно ни разу не пожалел о последнем, «хреновом» царе, так по-светски, «демократично» отказавшемся от власти, не спросив Россию. И генералы, возглавляющие Белое движение, для него слепцы, ничего («ни черта!») не понимающие в изменившемся народе. Что касается мелких «правд», доктрин, анархических решений, то они вообще недостойны того, чтобы Григорий метался между ними. Вспомните, как в разгар восстания 1919 года друзья Григория по повстанческой дивизии Платон Рябчиков и Харлампий Ермаков вдруг захотели превратить Григория... в самостийного атамана, в Махно. Они готовы бить под его началом и белых, и красных: «Веди нас в Вёшки, – всё побьём и пустим в дым!
45
Михаил Александрович Шолохов Пашку Кудинова, полковника – всех уничтожим! Хватит им нас мордовать! Давай биться и с красными, и с кадетами!» Это ведь тоже – «программа», «доктрина», хотя и совершенно эмоциональная, стихийная! Можно только вообразить весь испуг тусклого литературного вождя конца 30–40-х годов В.П. Ставского, когда он, поехав в Вёшенскую «в связи с тревожными сообщениями о поведении Михаила Шолохова» и прочитав 300 страниц четвёртой книги «Тихого Дона», увидел... снисходительное, совсем не восторженное, сожалеющее отношение Григория к... чисто бюрократическому поведению Мишки Кошевого, нового хозяина хутора Татарского!
В.П. Ставский предложил в письме И.В. Сталину не только оторвать Шолохова от родни со стороны жены – «от неё прямо несёт контрреволюцией!» – но и... переселить его «из станицы в промышленный центр». Он признал, правда, что Шолохов «решительно против этого, и я был бессилен его убедить в этом»... Изменить Григория Мелехова – изменить самого Шолохова. «Гамлетизм» Григория гораздо глубже, трагедийнее колебаний между «началами» тех дней. Он затрагивает все «начала» эпохи, русской национальной жизни, задетые, сдвинутые, поколебленные революцией. Потому так напряжённо следили за его мученическими скитаниями миллионы читателей. Следили и критики, отмечая зигзаги «течения» всего «Тихого Дона»... по поведению Григория, не позволяя – и это слышал писатель! – погубить Григория. Ведь гибель такой замечательной личности, не слившейся ни со старым, ни с новым укладом, – это явное обвинение революции! Но все прекрасно понимали, что и подравнивание Григория под Мишку Кошевого, гордящегося печатью, угрозами хуторянам: «Я вам покажу, голуби, Советскую власть!» – это хуже смерти героя. Есть два великих «начала», два состояния народной жизни, которые действительно осложняют, испытывают характер Григория: это сабельные, смертные атаки на родной земле и мир жизни, семьи, дома, любви. Положение героя между этими эпическими «началами» всё время крайне сложно, драматично. Задумаемся над главнейшей ситуацией в судьбе Григория. Григорий почти всю жизнь проводит среди «войны», в чужой ему «далёкой стране» ненависти, смерти, ожесточаясь, впадая в отчаяние, с отвращением «Не сотня, а дивизия была в его подчинении. И ему ли, малограмотному казаку, властвовать над тысячами, жизней... «А главное – против кого веду? Против народа... Кто же прав?»
46
Русская литературa XX века обнаруживая, как весь его талант уходит в опасное мастерство сотворения смерти. Ему некогда быть дома, в семье, среди любящих его людей. Он всё время – вне трудов в поле, на пашне, он оторван от детей. А ведь оказалось, что он, разрушитель семейных устоев, нравственности, всего уклада дома в первой книге, стал самым ревностным его защитником в последующих книгах, стал опорой и отца, и Натальи. Идея Дома превратилась в его глазах в нечто более грандиозное, великое – вспомним его восприятие казачьих песен! – нежели в сознании отца. Ильинична однажды заметила, как Григорий разглядывал её прялку. Будто заново её открыл. В памяти читателя «Тихого Дона», безусловно, останутся снисходительные, горькие усмешки автора над людьми с частными, но такими «успокоительными» идеями жизни. Легко Листницкому с его ясной, кастовой ненавистью к «быдлу», к солдатской массе, в которой «хамство проснулось». Он и раньше, в дни мира, его ненавидел. Легко и Кошевому: он способен насытить инстинкт классовой мести, убив столетнего деда Гришаку. Ему и в стихии «войны» удобно жить. Легко, наконец, правда не во всём, отцу Григория... В романе есть трагикомическая сцена, исполненная грустной иронии. Пантелей Прокофьевич был ошеломлён известием о гибели трёх земляков. Но вслед за этим он увидел в лесной, мелкой луже «тёмные спины сазанов, плававших так близко от поверхности». И вот уже забыт героем голос «войны», погребальный звон колоколов, – найдена кошёлка, скоро затрепетал первый улов, утешающая добыча в руках. Он с опаской оглянулся: «не видел ли кто, как он выбрасывал на берег золотистых и толстых, словно поросята, сазанов». Он уже целиком в утешающей стихии «мира». Григорий таких счастливых мелких забвений, смягчающих удары судьбы, почти не знает. Он их органически не приемлет. Он хочет дознаться до самого главного в событиях, как «мирных», спокойных, так и в бурных, «военных». Герой этот буквально одержим жаждой понять те силы, что «вступили в управление жизнью». Всё понять, всё вместить – не выпадая из событий, не ища забвения во фразе, веря в просветляющее и мысль и чувство воздействие событий – хочет Григорий. Не плакатных слов он хочет. Всё движение героя в чрезвычайно сложном пространстве романа, между «домом» и «войной» – это путь хождения по мукам с открытым всему, «разворошенным» сердцем. Мир дробится, герой же ищет цельности. Он подмечает то, к чему другие равнодушны. Как же щадить его Штокману, если, придя по старой дружбе погутарить в совет, он наигранно-зло, с каким-то отчаянием подмечает: «Красную Армию возьми: вот шли через хутор. Взводный в хромовых сапогах, а «Ванёк» в обмоточках. Комиссара видал, весь в кожу залез, и штаны, и тужурка, а другому и на ботинки кожи не хватает. Да ить это год ихней власти прошёл, а укоренятся они – куда равенство денется»? Какие ключевые, вечные вопросы! При всём этом удивительная свежесть, глубина, долговечность всех про
47
Михаил Александрович Шолохов зрений, жизнеощущений одухотворяет его характер: он мрачнеет, замыкается в себе только в конце, в банде Фомина. Гибнут или теряют смысл жизни намного раньше Григория – и бесславнее его – все те, кто самоуверенно возвещал, что «серёдки нет», что вся Россия – лишь два ожесточённых лагеря. Так погиб после расстрельных ночей, работы в ЧК тот же Илья Бунчук. «Каким бы грозным убийцей Григорий ни был, прирождённое благородство и сдерживающее начало традиционной морали не дают ему превратиться в Бунчука или Кошевого» (Г. Ермолаев). Мужественно (в личном плане) гибнут Штокман и Котляров. Но и они так и не обрели полной свободы понимания смысла событий, так и не заглянули вперёд, хотя бы на один поворот реки истории. Что натворит «ясный» во всём Кошевой, будущий Нагульнов с наганом, во время коллективизации – нетрудно предвидеть: это уже готовый, не рассуждающий винтик даже для карающей машины. И лишь Григорий вплоть до финальных страниц романа сохраняет высочайшую степень прозрения, интуитивного различения добра и зла. Он, может быть, куда более последовательный гуманист, нежели застывшие в своей «ясности» представители обоих враждующих лагерей. Самые же главные «начала», которые требуют от Григория осмысления, – это две эпохи, былая, устоявшаяся казачья жизнь с её правдами, преданиями, песнями (правдами отца, Натальи, Ильиничны) и новая, которая наступает, настигает всех, побеждает. Он интуитивно понимает, что неслаженность, противоречия эпох – крупнее, серьёзнее, чем антагонизм того же Листницкого и Мишки Кошевого: тут вся Россия ищет своей новой судьбы. Ему совсем не хочется, чтобы она, Россия, отбросила правду отца Пантелея Прокофьевича о великой исцеляющей силе Дома, семьи, труда на земле, святого материнского чувства Ильиничны, и Натальи, и даже сестры Дуняшки... С каким душевным трепетом говорит он перед уходом с Аксиньей из хутора сестре, которая взялась беречь двух его детей: «Великое спасибо тебе, сестра! Я знал, что не откажешь!» Но Григорий не хочет вставать и на пути всего нового, что внесла революция. Да ведь и сам он – даже с его офицерским чином, с его новым кругозором и чувством народосбережения – тоже дитя новой эпохи. Может быть, все эти трагические особенности движения Григория из одной эпохи в другую, его интуитивное стремление соединить лучшее в обеих, спасти человека в себе и в окружающих «в годину смуты и разврата» и определило всё его отношение к Аксинье. • В чём вы видите оправдание «грешной» Аксиньи? На протяжении всего романа Аксинья живёт мучительной, неприкаянной жизнью «двоемужницы». Она теряет один дом, мужа Степана. Теряет Григория после измены с Листницким. Её нередко упрекает даже Ильинична, не позволяя делать подарки детям Григория. И всё же к концу повествования выясняется, что именно она – наиболее близкий человек Григорию, его вечная опора.
48
Русская литературa XX века Её оправдание и величие – в постоянном прощении Григория, в возвратах его к ней, в поисках своей опоры только в ней. Никто из близких, кроме неё, не способен понять его скорбные жалобы: «Какая уж там совесть, когда вся жизня похитнулась... Людей убиваешь... Неизвестно для чего всю эту кашу»... И никто, пожалуй, не будет так покорно – и это при всей мутной волне сплетен, окружающих Аксинью, при её гордости – уходить вместе с Григорием хоть на край света. Все ласковые слова Григория, и в особенности та фраза, в которой так волшебно нарушен порядок слов, – «Здравствуй, Аксинья дорогая!» – это слова благодарной, неумирающей любви. Аксинья не могла быть мельче Натальи, Ильиничны – это снизило бы и сам образ Григория. В его любви к ней – не только оправдание героини с её порочной красотой, необычайной силой чувства, передаваемой с помощью традиционных уподоблений их «жару», «огню», но и смысл всех скитаний. «Он хотел обнять Аксинью, но она тяжело опустилась перед ним на колени, обняла его ноги и, прижимаясь лицом к мокрой шинели, вся затряслась от сдерживаемых рыданий», – пишет Шолохов о последнем приезде Григория в дом Аксиньи. Героиня словно обременена тяжестью своего же чувства. Если в первом томе главной метафорой этой истории являлось «цветение растений, символ любви в народной поэзии», то в финале мы видим трагический расцвет этого чувства. И песня, которую слышит Аксинья, это её же вывод: Тега-тега, гуси серые, домой, Не пора ли вам наплаваться, Мне, бабёночке, наплакаться...Не пора ли вам наплаваться? Она наплакалась в канун своей гибели. В ночном переходе, когда героиня уезжает с Григорием из дома, из хутора, мрачные предчувствия гибели выражены голосами природы: «...надсаживались лягушки, и где-то далеко и глухо стонала выпь...» Григорий хоронит Аксинью с горестным чувством: их разлука будет короткой... • Как в Григории Мелехове преломились родовые черты характера? Какие типичные черты казачества воплотились в его образе? • Как вы думаете, почему один из талантов, отмеченных автором в Григории, это умение петь? • Почему, на ваш взгляд, Григорий с его строптивым характером не противился воле отца, женясь на Наталье? Как вы думаете? В чём принципиальное отличие Григория Мелехова от центральных персонажей романа Л.Н. Толстого «Война и мир»? *Прокомментируйте следующие слова литературоведа В.В. Петелина: «Типичность Григория Мелехова именно в том, что судьба его соответствует общему ходу объективного процесса, и это является самым важным признаком трагиче
49
Михаил Александрович Шолохов ского героя. Носитель трагического конфликта должен быть символом того, что совершается с той частью народа, к которой он принадлежит». Художественное своеобразие «Тихого Дона». Создание совершеннейшего романа-эпопеи в XX веке – это творческий подвиг Шолохова. Переоценить его невозможно. Век романа как крупной эпической формы считался многими завершённым в XIX веке. В 1928 году О. Мандельштам даже опубликовал статью «Конец романа», в которой доказывал: поскольку исчезает богатство человеческих биографий, а массовые деяния, предписанные формы поведения отменяют роль личности («акции личности в истории»), – роман гибнет: «Человек без биографии не может быть тематическим стержнем романа». Михаил Шолохов опроверг этот неоправданный пессимизм в отношении романа. Он показал целую систему взаимосвязанных героев, которые обрели биографию, развернули в себе яркие и новые жизнеощущения, целый спектр трагических раздумий о Родине, о доме, семье в эпоху революций. Традиционный «маленький» человек, даже такой, как Пантелей Прокофьевич, или его тихая спутница жизни Ильинична – нашли в себе силы активно противостоять вихрям истории, бороться за свою идею жизни. Роман Шолохова – это история труднейших нравственных восхождений. Даже Прохор Зыков, ординарец Григория Мелехова, долгое время комически повторяющий трагический путь своего командира, в конце повествования обрёл завершённость судьбы, человеческую значительность. Обратите внимание на взаимосвязь героев романа, на их эволюцию. Григорий, каким бы отчаянным, грозным он ни был в бою, никогда не способен был убить беспомощного старика, как это сделал Кошевой. Не мог он и жечь дома, хотя красные убили его брата Петра. Ещё более невозможно его превращение в расстрельщика Бунчука. И удерживают его от крайностей ожесточения такие носители традиционной морали, как мать Ильинична, как отец, тоже бегущий от войны. Эта система «персонажей-зеркал», помогающих главному герою увидеть в себе даже то, что он часто не желает видеть, так сложна, так активна в «Тихом Доне», что порой именно второстепенные герои предсказывают судьбу... главных. В финале романа Аксинья разъясняет сыну Григория Мишатке, что «никакой не бандит, твой отец... он так... несчастный человек», и вслед за этим страшнейшее несчастье – гибель Аксиньи! – постигает Григория. А простодушный ординарец Григория Прохор Зыков в финале тоже, как в зеркале, отражает, по-своему определяет конец скитальческого пути любимого командира: «Прохор всё об тебе говорил. Пропал, говорит, человек. На прошлой неделе зашёл погуторить об тебе и ажник слезами закричал...» Но ведь это кричит, протестуя против такого конца, не один Прохор, но и душа самой Аксиньи, оправдывающей героя. Обогащение биографий, сотворение великих судеб былых «маленьких»
50
Русская литературa XX века людей стало возможным благодаря многим обстоятельствам. Прежде всего особому «лабиринту сцеплений» (Л.Н. Толстой), т.е. воздействию одного героя на другого, их сближению и отталкиванию, сходству или различию. Ведь роман – это не просто большое пространство, обилие героев, длительное время действия. Автор романа, с одной стороны, должен вводить новых героев, а с другой – убирать со сценической площадки уже имеющихся, отодвигать их куда-то. Но читатель не должен «забывать» их, должен ждать встречи с ними. И, удивляясь, узнавать их, изумляться каждому новому явлению знакомого героя. Проследите только за Григорием в юности, Григорием после болезни, Григорием во время грустной встречи с Аксиньей, говорящим ей: «Аксютка, горлинка моя!» Всюду возникает новый вариант портрета, тип речи, система жестов. Какой удивительный круговорот встреч и расставаний с героями сотворён Шолоховым в романе, как переплетены линии судеб героев! Встречи, разлуки, утраты имеют глубочайшую причинно-следственную взаимосвязь... Где угодно мог умереть (погибнуть) Пантелей Прокофьевич – в хуторе возле Дона, по дороге к фронту. Но смерть этого хранителя, собирателя дома в слободе Белая Глина, в «отступе», среди бездомных пятнадцати тысяч беженцев, как бы завершает картину всеобщей катастрофы, утраты дома. Главнейшая же особенность «Тихого Дона», выдвигающая его на первое место среди всех эпопей XIX и XX веков, состоит в плотности конфликтов, сближенности враждебных начал. Рядом ходят Митька Коршунов и Михаил Кошевой, Листницкий и Бунчук, старик Коршунов, отец Натальи, и Штокман, Наталья и Аксинья. Но помимо этой обнажённости враждебных начал, распада семей действует и великая соединяющая, искупительная сила материнской любви, теплота дома, весь природный поток жизни. В «Тихом Доне» временами чрезвычайно трудно отделить авторскую речь и голоса персонажей, лирические отступления-описания (солнца, степи, неба) и неторопливые самообъяснения героев. Шолохов умножает прозорливость героев, обогащает их восприятие мира. Безусловно, целые фрагменты пейзажной лирики отмечены присутствием авторского голоса. «В небе, налитая синим, косо стояла золотая чаша молодого месяца, дрожали звёзды, зачарованная ткалась тишина»; «низкий, иссечённый мукой голос звучал тускло» и т.п. Совершенно неожиданно для всей казачьей среды сравнение поля боя, убитой лошади (вернее, её ноги) с «безголовой часовней» и все последующие словесные краски – «на лошадь круговиной упал снопик лучей, и нога с плотно прилежащей шерстью неотразимо зацвела, как некая чудесная, безлистая ветвь, окрашенная апельсинным цветом». Такие пейзажи кажутся порой приложенными к действию, автономными. Но, с другой стороны, стихия народной речи, фольклора, донских песен так властно вторгается в звучание авторского голоса, что возникает особый полифонизм, взаимодействие голосов: «стремя Дона» (а не стремнина), «меж замшелых глыб» (а не между), «Дуняшка... прожгла по базу» (т.е. стремительно пробежала), «со скотиньего база» (а не скотного), «живущий» (а не живучий), «сбочь дороги – могильный курган» (а не сбоку).
51
Михаил Александрович Шолохов Эти областные, диалектные слова играют роль своеобразного камертона, сразу обозначающего шолоховский хронотоп (время – пространство). Своеобразие повествовательной ткани «Тихого Дона» усиливается и постоянным присутствием мира природы, её неостановимой активной жизнью, позволяющей прочно скреплять все событийные ряды, сюжеты судеб всех героев. Особенно важны сложные «природно-исторические пейзажи»: так условно можно назвать те пейзажи, в которых вечное, природное, не зависимое от человека, смешано с преходящим, внесённым именно человеком. Так, в голоса природы вплетается часто и орудийный гул, и треск «работающего» пулемёта, а само солнце... заслоняется пожарами... Человеческие деяния как бы омрачают, «оскорбляют» пейзаж, искажают его. Но, с другой стороны, и природа, «измученная» пожарами, взрывами, другими знаками войны, всё же способна внезапно эти уродства истории яростно смыть. В финале романа, когда всего пять человек уцелело от всей банды Фомина и укрылось на острове, среди Дона, природное начало торжествует над тем страшным, смертоносным, что вносил человек: «Омывая остров, стремительно шла на юг полая вода. Она грозно шумела, прорывалась сквозь гряду вставших на пути её старых тополей и тихо, певуче, успокоенно лепетала, раскачивая верхушки затопленных кустов». Творческий путь гения не всегда – история удач. Анна Ахматова когда-то сказала о цене подвига: О, есть неповторимые слова, Кто их сказал, истратил слишком много... Сколько нравственных сил, мужества истратил Шолохов, создавая и отстаивая своё творение? Это никому не известно. Шолохов признавался позднее: «Вы не ждите от меня ничего более значительного, чем «Тихий Дон». Я сгорел, работая над «Тихим Доном». Сгорел...» «Его (Шолохова) дар художника можно, собственно, определить как любовь к суетному и милому земному странствию человека, с его самосознанием и страстями, с его радостью и горем, чувственной любовью, честолюбием и гордостью. Его увлекает зрелище жизни во всей её мощи и полноте», – писал финский писатель Мартти Ларни, противопоставляя гуманистический дар Шолохова «искусству» торговцев сенсациями, эротикой, разрушающими самые важные духовные связи в человеке.
Как вы думаете? М.А. Шолохов завершил роман так: Григорий, не дождавшись первомайской амнистии, вернулся домой в марте. «Он стоял у ворот родного дома, держал на руках сына… Это было всё, что осталось у него в жизни, что пока ещё роднило его с землёй и со всем этим огромным, сияющим под холодным солнцем миром».
52
Русская литературa XX века Интерпретация финала советской критикой вылилась в полемику. Можно выделить три основные концепции: • Григорий возвращается в хутор, приняв большевистскую правду, как большинство казаков-середняков. • Григорий – индивидуалист-отщепенец, отколовшийся от народа; не выдержав одиночества, приходит, чтобы умереть у порога родного дома. • Григорий – идеолог казачьей автономии; запутавшись, теряет всё лучшее в своей личности. Трагедия Мелехова сторонниками всех трёх точек зрения виделась как трагедия заблудившегося человека, не нашедшего единственно правильного пути в революции. Прокомментируйте финал романа и выскажите свою точку зрения. Это интересно!! Исследователь С.Н. Семанов в работе ,,В мире «Тихого Дона»" (1986) впервые приводит алфавитный перечень персонажей романа, включая безымянных и внесценических. Их 699 человек, – больше, чем в «Войне и мире» Л.Н. Толстого. Среди них есть подлинные исторические деятели – генералы Л. Корнилов, А. Каледин, П. Краснов (глава Донского правительства во время восстания 1919 г.). знаете ли вы, что...? • Проза Михаила Шолохова неоднократно привлекала внимание кинематографистов. Некоторые произведения писателя экранизировались неоднократно. Что касается «Тихого Дона», то первый фильм по этому роману был снят в то время, когда работа над романом ещё продолжалась. Приведём краткую фильмографию экранизаций шолоховских произведений: тихий дон (1931). Авторы сценария и режиссёры И. Правов и О. Преображенская. В ролях: А. Абрикосов (Григорий), Э. Цесарская (Аксинья). тихий дон (1957–1958). Автор сценария и режиссёр С. Герасимов. В ролях: П. Глебов (Григорий Мелехов), Э. Быстрицкая (Аксинья), З. Кириенко (Наталья), Л. Хитяева (Дарья), Д. Ильченко (Пантелей Прокофьевич), Б. Новиков (Митька Коршунов),
М. Глузский (Калмыков), И. Дмитриев (Листницкий) и др. судьба человека (1959). Режиссёр С. Бондарчук. В ролях: С. Бондарчук (Соколов),
З. Кириенко (Ирина), Павлик Борискин (Ванюшка), Ю. Аверин (Мюллер). донская повесть (1965). По мотивам рассказа «Шибалково семя». Режиссёр
В. Фетин. В ролях: Е. Леонов (Шибалок), Л. Чурсина (Дарья), Б. Новиков (Чубуков). они сражались за родину (1975). Режиссёр С. Бондарчук. В ролях: В. Шукшин (Лопахин), В. Тихонов (Стрельцов), С. Бондарчук (Звягинцев), Ю. Никулин (Некрасов),
Г. Бурков (Копытовский) и др. • Над произведениями М. Шолохова работали самые талантливые молдавские переводчики: И. Крецу, А. Козмеску, А. Бусуйок. Писатель И.К. Чобану отмечает, что «большая часть этого труда выполнена Игорем Крецу, который перевёл I том «Тихого Дона» и два тома «Поднятой целины». Выполнил он это с высоким художественным мастерством, с глубоким проникновением в текст оригинала».
53
Михаил Александрович Шолохов
ОбОбщим изученнОе
1. Каково значение Вёшенской в судьбе Шолохова? 2. Что вы знаете о казачестве как воинско-земледельческой общине, «войске»? Что предопределило его обособленность, автономность в годину смуты? Как характерные черты «казака» воплощены в Григории Мелехове? *3. В чём «Донские рассказы» предваряют, подготавливают «Тихий Дон», а в чём служат точкой отсчёта для движения вперёд? 4. Какую роль играет название «Тихий Дон» и как оно соотносится со всеми бурями, схватками на совсем не тихой донской земле? 5. В чём символический смысл имён двух любимых женщин Григория: Аксиньи (Ксения – «чужая») и Натальи («родная»)? 6. Почему в эпосе так важны вневременные, не сиюминутные, вечно актуальные собеседники героев – солнце, простор, природные стихии? *7. Какова роль казачьих песен в романе? Что такое песня для Григория: творимая народом исповедь, моление или способ «вылепить» из звучащей материи слова и музыки своё решение, модель поведения? 8. В чём проявляется идея Дома, воля к домостроительству Пантелея Прокофьевича? Только ли алчность собственника движет им? *9. Почему жизненный путь Листницкого выглядит дорогой к гибели? В чём внутренняя несостоятельность его «красивого» монархизма? 10. Принадлежит ли Григорий «середине», промежутку между крайностями? Почему этот герой ничего не берёт от любой крайности, белой и красной, а творит себя в беседах с вечными спутниками – солнцем, простором (землёй), песней? Какое мнение вынес Григорий о России после всех своих испытаний? 11. Как взаимодействуют, оттеняют сущность друг друга герои «Тихого Дона»? Например, трагичный Григорий и комичный Прохор Зыков? Дед Гришака и Григорий? 12. Как постепенно, в результате жизненных испытаний, вырастает образ Ильиничны, вначале молчаливой и запуганной? 13. Виктор Астафьев однажды сказал, что Шолохов неизменно в финалах своих произведений «даёт в руки герою ребёночка». Как меняются герои от этого дара судьбы? 14. Эпопея – это пересечение, наложение исторического линейного времени на время природное (циклическое). Что несёт с собой вторжение войны (фактор исторического времени) в «порядок жизни», природные циклы с их пахотой, севом, сенокосом, уборкой и т.п.? В чём высокий гуманистический смысл шолоховской эпопеи? 15. Какие произведения всемирной литературы ХХ века можно соотнести по сходности проблем, исследуемых в них, с романом М. Шолохова «Тихий Дон»? 16. В чём заключается актуальность романа М. Шолохова в наши дни?
54
Русская литературa XX века Темы для проектной деятельности: 1. Природные образы в романе М. Шолохова «Тихий Дон» и их значение. 2. «Мысль семейная» в романах Л.Н. Толстого «Война и мир» и М. Шолохова «Тихий Дон». 3. Евангельские мотивы в романе М. Шолохова «Тихий Дон». 4. Символика цветовых прилагательных в романе М. Шолохова «Тихий Дон». 5. Идея правды в романе М. Шолохова «Тихий Дон». Приглашаем в библиотеку Бирюков Ф.Г. Художественные открытия Михаила Шолохова. М., 1998. Колодный Л. Кто написал «Тихий Дон». М., 1995. Литвинов В. Вокруг Шолохова. М., 1991. Корниенко Н.В. «Сказано русским языком...»: Андрей Платонов и Михаил Шолохов. М., 2003. Кузнецов Ф.Ф. «Тихий Дон»: судьба и правда великого романа. М., 2005. Нянковский М.А. Шолохов в школе. Книга для учителя. Дрофа, М., 2002. Якименко Л. Избранные работы: том 2. Творчество М.А. Шолохова. М., 1982.
ПРОВеРЬТе СебЯ Т Е С Т № 1 Автор романа о гражданской войне «Разгром» А. Фадеев на одной из встреч с читателями сказал: «В гражданской войне происходит отбор человеческого материала, всё враждебное сметается революцией, всё неспособное к настоящей революционной борьбе... отсеивается, а всё поднявшееся из подлинных корней революции… закаляется, растёт, развивается в этой борьбе». Дайте развёрнутые ответы на следующие вопросы: 1. кажется ли вам правомерным такое мнение о гражданской войне? ответ аргументируйте. 8 баллов 2. в каких произведениях о гражданской войне отразились боль и ужас авторов от происходящего? подтвердите своё мнение, приведя не менее двух конкретных примеров (эпизодов) из указанных вами произведений. 12 баллов 3. какие герои вызывают у вас больше симпатии: М. кошевой («тихий дон» М. Шолохова), афонька бида, балмашев («конармия» и. бабеля), поднявшиеся из подлинных корней революции, или страдающие, ищущие свой путь, как григорий Мелехов, кирилл лютов? почему? 12 баллов 4. сформулируйте три вывода о том, почему эти произведения являются (либо не являются) актуальными в наши дни.
вёшенская – перекрёсток казачьей истории, колыбель души и эпического таланта Шолохова Михаил Александрович Шолохов родился 11 (24) мая 1905 года на хуторе Кружилин Донецкого округа Области Войска Донского. Это был один из хуторов (т.е. небольших казачьих сёл), относившихся к станице Вёшенской как административному центру. В Вёшенской Шолохов не только учился в гимназии, сюда он вернулся в 1925 году после скитаний в Москве, разрыва с чуждой ему безнациональной литературной и языковой средой комсомольско-пролетарских поэтов. В Вёшенской великий писатель прожил до 1984 года, создав здесь же не превзойдённый никем в XX веке роман «Тихий Дон», удостоенный в 1941 году Сталинской премии 1-й степени, а в 1965 году – Нобелевской премии. В Вёшенской, «Вёшках», как часто говорят герои Шолохова, писатель умер 21 февраля 1984 года и здесь же, у своего дома, на крутом берегу Дона, был похоронен. Вёшенская – это малая родина писателя. Своё отношение к России Шолохов мерил жизнью родной станицы. Шолохов вовсе не романтизирует Вёшенскую, Дон, он часто пишет о них буднично-спокойно: «На пологом песчаном левобережье, над Доном, лежит станица Вёшенская, старейшая из верховых донских станиц... Вехой была когда-то (при Петре I) по большому водному пути Воронеж – Азов. Против станицы выгибается Дон кобаржиной татарского сагайдака, будто заворачивает вправо, и возле хутора Базки вновь величаво прямится, несёт зеленоватые, просвечивающие голубизной воды мимо меловых отрогов правобережных гор».
Михаил Александрович Шолохов (1905–1984)
22
Русская литературa XX века
Ещё более сдержанно скажет Шолохов о всей зрительно-акустической вёшенской среде своего многолетнего обитания в другом случае: «Вёшенская – вся в засыпи желтопесков. Невесёлая, плешивая, без садов станица». Неоглядные дали, желтоватые плесы, само течение реки неизменно давали Шолохову разбег, простор для движения мысли во всех направлениях. Веками донская земля была пристанищем вольнолюбивых и дерзких натур. «С Дону выдачи нет», – заявляли казаки даже Москве, требовавшей на суд беглецов, смутьянов. Здесь люди часто от плуга переходят к занятию значительных воинских должностей, а оставив службу, как герои отдалённой древности, нередко снова принимаются за плуг» – так писал один из летописцев Области Войска Донского о большом, не разорённом ещё русской смутой XX века «Доме» Шолохова.
жизненный путь Шолохова Долгие годы в биографию Шолохова, одного из самых трагичных художников XX века, вносилось множество поправок, рассчитанных на эпическую величавость, на формирование образа идеального народного летописца, живущего благополучно, конечно, «ради народа и среди народа». Он и народный депутат, и академик, и лауреат множества премий. Всё это «оказёнило», опустошило настоящее богатство трагической биографии великого художника. В действительности очень непростым было положение будущего писателя в родной семье. Вплоть до 1913 года он носил фамилию Кузнецов и его дразнили «нахалёнком» (как в рассказе «Нахалёнок», 1925). Его мать, дважды выходившая замуж, едва ли была счастлива в этих браках... В годы Первой мировой войны, революций, гражданской войны Михаил Шолохов, считавшийся «иногородним», «сыном мещанина», успел окончить четыре класса гимназии (сначала в Богучаре, затем в Вёшенской). В марте 1919 года он, всё время живший на территории, занятой белыми, наблюдавший события братоубийственной войны из стана белых, пережил и трагические события Верхне-Донского восстания казаков против политики Л.Д. Троцкого по расказачиванию. В дальнейшем будущий писатель – учитель по ликвидации неграмотности среди взрослого населения в хуторе Латышевом, продработник («комиссар по хлебу»), сочинитель лёгких агитпьес для народного театра в станице Каргинской. Существует легенда о том, что его чуть не расстреляли махновцы, но сам
М.А. Шолохов на берегу Дона.
23
Михаил Александрович Шолохов батька Нестор Махно пощадил 15-летнего подростка. Шолохов сочувствовал бедам казаков: при проведении продразвёрстки в 1921–1922 годах, превышая свои полномочия, он оставлял часть зерна у хозяев и едва не был расстрелян за это ростовскими чекистами. Первая поездка в Москву осенью 1922 года – с целью поступления на рабфак – окончилась безрезультатно: комсомольцем Шолохов не был, путёвки от райкома не имел, а потому оказался в нэповской Москве на положении чернорабочего. В партию Шолохов вступил лишь в 1932 году, будучи уже автором «Тихого Дона» (три книги). Правда, один результат от поездки был: с 1923 года Шолохов стал посещать литературные вечера и семинары группы «Молодая гвардия» на Покровке, где познакомился с А. Весёлым (Кочкуровым), Ю. Лебединским, М. Светловым, М. Колосовым и В. Кудашевым. Последнее имя – В.М. Кудашев – следует запомнить. Василий Кудашев, заведующий отделом «Журнала крестьянской молодёжи», не только помог опубликовать первые рассказы Шолохова «Родинка», «Продкомиссар», «Пастух», «Жеребёнок», «Лазоревая степь» и др., но и сберёг в своей семье бесценную рукопись «Тихого Дона». В 1926 году в издательстве «Новая Москва» вышли две первые книги Шолохова «Донские рассказы» и «Лазоревая степь» о гиперболизированнорезком классовом размежевании на Дону, о войне отцов и детей, смертельной вражде братьев, оказавшихся в разных лагерях. Шолохов был хорошо принят и земляком, автором «Железного потока» (1925) А.С. Серафимовичем, и собратьями по группе «Молодая гвардия»... Но в Москве Шолохов не остался, а вернулся на Дон, так как с 11 января 1924 года он был уже женат на Марии Петровне Громославской, дочери станичного атамана. Возвращение было обусловлено также отсутствием квартиры в Москве, дороговизной московской жизни. Да и мог ли быть создан роман, полный мучительной любви к такому герою, поистине «казачьему Гамлету», как Григорий Мелехов, с такой любовью к Дону, России, в литературной среде, где за доблесть считалось громкое изобличение реальных и надуманных пороков России, её исторического прошлого? Осенью 1927 года Шолохов привёз в Москву рукописи первой и второй книг «Тихого Дона» и отдал их в редакцию журнала «Октябрь». Сохранилось свидетельство об этом Василия Кудашева: «У меня сейчас живёт Шолохов. Он написал очень значительную вещь»... Серафимович, почётный редактор журнала «Октябрь», снял из номеров «Октября» целый ряд материалов, включая главы своего же романа «Борьба», и опубликовал в январе-апреле 1928 года первую книгу «Тихого Дона», а в мае-октябре – вторую. К сожалению, продолжения «Тихого Дона», хотя вскоре готова была и третья книга о Верхне-Донском восстании, читатели «Октября» не получили. Множество писателей, людей невысокого морального уровня, подняли истеричный крик: «Тихий Дон» течёт... не туда, в нём идеализируется сытая жизнь казачества. Автор не спешит перековать Григория Мелехова... в большевика» и т. п.
24
Русская литературa XX века Шолохов обратился за помощью к М. Горькому, который помог организовать встречу с И.В. Сталиным. Беседа вначале не предвещала ничего хорошего: «– А вот некоторым кажется, что третий том «Тихого Дона» доставит много удовольствия белогвардейским эмигрантам. Что вы об этом скажете? Шолохов ответил: – Хорошее для белых удовольствие. Я показываю в романе полный разгром белогвардейщины на Дону и Кубани. Помолчав, подумав, раскурив трубку, Сталин ответил: – Да, согласен. Изображение хода событий в третьей книге «Тихого Дона» работает на нас». В январе 1932 года третья книга «Тихого Дона» была опубликована. Одновременно с ней появилась и первая книга романа «Поднятая целина» (первоначальное название «С потом и кровью»). Однако все эти успехи не оградили Шолохова от множества новых тревог и смертельных опасностей. Он вмешался в ход коллективизации на Дону, имевший часто катастрофические последствия для середняка, для всего населения, породивший репрессии против честных руководителей со стороны иных неистовых ревнителей. Шолохов пишет несколько тревожных писем И.В. Сталину, добивается его помощи в освобождении своих друзей из Вёшенского райкома. Он сам был спасён от опасной провокации – ареста и «случайного» убийства – честным чекистом И. Погореловым. В послевоенные годы Шолохов публикует рассказ «Судьба человека»1 (1957), ставший основой прекрасного фильма с Сергеем Бондарчуком в главной роли, и восстанавливает (пишет «заново и по-новому») утраченную вместе со всем архивом писателя в Вёшенской вторую книгу «Поднятой целины» (с 1951 по 1960). Рукопись романа «Они сражались за Родину» постигла, увы, трагическая участь. После встреч с генералом Лукиным, попавшим в плен в 1941 году под Вязьмой, изучения новых материалов Шолохов, видимо, увидел, что строить дальше роман на старом фундаменте, лишь прибавляя нечто новое, невозможно. Рукопись была сожжена незадолго до смерти писателя, последовавшей 21 февраля 1984 года.
Составьте хронологическую таблицу жизненного и творческого пути писателя. Назовите произведения, написанные М.А. Шолоховым. Выпишите их названия и составьте краткую аннотацию. 1О рассказе «Судьба человека» см. в разделе «Литературный процесс 50–80-х годов» (стр. 118 – 120). М.А. Шолохов – лауреат Нобелевской премии.
25
Михаил Александрович Шолохов «донские рассказы» (1926) – новеллистический пролог «тихого дона» Молодой Шолохов в «Донских рассказах» ещё только приближался к глубокому осмыслению извечных закономерностей народной жизни. Молодой прозаик, вероятно, не знал ответа на вопрос, почему те или иные жизненные ситуации завершались или отцеубийством («Бахчевник»), или сыноубийством («Родинка»), или смертельной борьбой между братьями («Коловерть»). Есть в «Донских рассказах» кровавый отблеск неистовых классовых битв, отблеск не суда, а самосуда над всем, что не «слушается» революции: «Я – человек прямой, у меня без дуростев, я хлеб с нахрапом качал. Приду со своими ангелами к казаку, какой побогаче, и сначала его ультиматой: «Хлеб!» – «Нету». – «Как нету?» – «Никак, говорит, гадюка, нету». Ну я ему, конечно, без жалостев маузер в пупок воткну и говорю малокровным голосом: «Десять пулев в самостреле, десять раз убью, десять раз закопаю и обратно наружу вырою! Везёшь?» («О Донпродкоме и злоключениях заместителя Донпродкома товарища Птицына»). Но уже и тогда Шолохова не устраивали целиком такие трафареты для оправдания убийств или для обоснования добрых поступков, которые мелькают в «Донских рассказах»: «Петька Кремнев сказал как-то: Махно – буржуйский наёмник» («Путьдороженька»); «А теперь мы тебя вылечили, пускай твоё сердце ещё постучит – на пользу рабочекрестьянской власти» («Алёшкино сердце»); «Я матерно их агитировал, и все со мной согласились, что Советская власть есть мать наша кормилица и за ейный подол должны мы все категорически держаться» («Председатель Реввоенсовета Республики»). Правда, в самой свободе имитации, сгущения этих угроз, всей митинговой фразеологии террора уже чувствуется свобода Шолохова: «зверствуете по причине нашей несознательности», «получится нападение белых гидров»; «думаешь, я не вижу, как ты нюхаешься с мужиками»; «показательный суд устроим и шлёпнем» (т.е. расстреляем)... Он не сливается с героями. Невелик был опыт Шолохова-продотрядника, свидетеля террора, стихийных убийств, но он в «Донских рассказах» уже задумался: а можно ли так легко, «романтично» писать о расстрелах, о противоборстве в семьях, о конфликтах кровно близких людей? Можно ли вообще без содрогания употреблять такие формулы, как «Россия, кровью умытая»? Язык Шолохова сопротивляется схематичному, шаблонному оправданию однообразного, на все случаи жизни, насилия. Шолохов ещё повторял многое, что было запечатлено в прозе 20-х годов, фразеологизмы документов, плакатов, но он уже шёл к иному, многомерному взгляду на события и людей, к духовным скитаниям «казачьего Гамлета» Григория Мелехова. Шолохов и в «Донских рассказах» пробует, с оговорками правда, отстоять приоритет самой жизни, её ценность, независимо от того, в чьём лагере родился сегодняшний младенец.
26
Русская литературa XX века Опыт анализа рассказа «Родинка»: рождение эпической новеллы. Рассказ «Родинка», опубликованный 14 декабря 1924 года, по праву может считаться сжатым, предельно сконцентрированным прологом (и эпиграфом) ко всему циклу «Донских рассказов». Если вся гражданская война – это пространство «плотно обступивших экстремальных ситуаций», когда «жизнь врага теряет святость» (С.Г. Семёнова), то в «Родинке» это страшное пространство особенно сгущено, собрано в фокус, раскрыто в сюжете трагического неузнавания. Рассказ – «язык пространства, сжатого до точки» (О. Мандельштам). «Родинка», по существу, имеет два сюжета. Внешний, эмпирический, взятый из сферы классовой борьбы, и внутренний, раскрывающий путь героев к трагическому неузнаванию и запоздалому опознанию отцом (по родинке на левой ноге) сына в убитом «классовом враге», к пониманию того, что «выборочное классовое братство», размежевание по избранной политической вере не побеждает родства по семье, по крови. Внешний сюжет складывается сравнительно легко, конфликтующие стороны в нём явно управляемы автором. Вот характеристика молодого Николая Кошевого, командира Красного эскадрона: «Кошевой Николай... Землероб. Член РКСМ» (т.е. комсомолец). Антипод Кошевого, атаман белой банды, имеет во внешнем сюжете свою, ещё более краткую анкету: «Семь лет не видал атаман родных куреней. Плен германский, потом Врангель, в солнце расплавленный Константинополь (т.е. исход белых армий из Новороссийска или Севастополя в Турцию)… и – банда». Как добавление к этой анкете звучат какие-то невыразительные общие слова о банде, новом товариществе, родстве, но не по крови, не по семье: «Отъявленный народ в банде, служивский, бывалый… полсотни казаков донских и кубанских, властью Советской недовольных». Маловато, конечно, сведений. Бегло намечена и канва развёртывания этого внешнего сюжета, просто обязанного разрешиться боем, схваткой, смертоубийством: «Так и уходят по-волчьи, а за ними эскадрон Николки Кошевого следы топчет». Долго продолжаться эта маета не могла. Отправной точкой в развитии внутреннего сюжета является, конечно, первое воспоминание того же Николки о детстве, об отце и былом родном доме. И хотя Шолохов не объясняет ещё смысл названия «Родинка», походя сообщает, что у Николки, как и у отца, родинка на левой ноге величиной с голубиное яйцо, но легко догадаться: а ведь «родинка» – это многозначительное слово, однокоренное со многими иными, святыми словами – «род», «Родина», «народ», «родители»… Шолохову очень дорога мысль о близости людей по роду, по России, и он осторожно, в условиях 20-х годов, вводит тему родства сына и отца. Раскрытием этой темы является (в противовес сухой анкете) воспоминание Николки:
«Помнит будто в полусне, когда ему было лет пять-шесть, сажал его отец на коня своего служивского. – За гриву держись, сынок! – кричал он, а мать из дверей стряпки улыбалась…»
27
Михаил Александрович Шолохов Конечно, в силу тогдашних предписаний и догм, это светлое воспоминание (в полусне) «отдано» только Николке. Но разве можно отнять его, это достояние, у отца? Разве он только «набедивший волк», а не трагически исковерканный человек? Колыбель рода, казачий курень, двор и улыбающаяся мать (и жена) – это общее нравственное достояние и сына и отца, узнаваемое в полусне, сквозь частокол догм. Оно вечно, как бы ни разрушало его политизированное сознание героев. «Божись, что ты не за красных стоишь... Да ты не крестись, а землю ешь!..» – приказывает атаман мельнику Лукичу. За этим поверхностным, наносным он пытается скрыть что-то важное в душе. Но «внутренний сюжет» неумолимо напоминает о себе, вырывается из подсознания, доносит мысль автора: не накопления злодейств ищет атаман, не волк он, а человек, идущий к дому, к сыну. «...На стременах привстаёт, степь глазами излапывает, вёрсты считает до голубенькой каёмки лесов, протянутой по ту сторону Дона. <...> Боль, чудная и непонятная, точит изнутри, тошнотой наливает мускулы, и чувствует атаман: не забыть её и не залить лихоманку никаким самогоном. А пьёт – дня трезвым не бывает – потому, что пахуче и сладко цветёт жито в степях донских, опрокинутых под солнцем жадной чернозёмной утробой...» Соответственно этим двум сюжетам рассказ обретает две концовки. Одна из них – гибель Николки от рук налетевшего коршуном атамана. Правда, и сам Николка в рамках этой концовки выглядит тоже коршуном: атаман «издалека увидел молодое безусое лицо, злобой перекошенное». Оба героя – сходные компоненты недолговечного и ужасного «политического пейзажа». И продолжение этой концовки, максимально приближающее отца к трагедии неузнавания: решение атамана снять хромовые сапоги с убитого… Может быть, рассказ мог быть вообще закончен на этом последнем «волчьем» деянии, на ноте ожесточения и злобы? Но тогда не было бы высокой ноты очищения, покаяния, вопроса к судьбе, к истории! Не было бы крика, протеста против суровой истории, навязавшей размежевание, попрание рода, печальнейший итог: «…Всмотрелся и только тогда плечи угловатые обнял неловко и сказал глухо: – Сынок!.. Николушка!.. Родной!.. Кровинушка моя… Чернея, крикнул: – Да скажи же хоть слово! Как же это, а?» С этим вопросом, сложнейшим по своей нравственной тревоге – тревоги за множество родов, за Родину, родню, – и уходит герой из жизни, завершая внутренний сюжет. Значит, был и в его душе уголок, в котором жили святыни семьи, рода, надежды на повторенье себя в сыне… Ещё большим отступником от догм классовой ненависти, от попрания святыни – самой жизни человеческой – стал эпический характер пулемётчика Якова Шибалка из рассказа «Шибалково семя». Он выведен как условный
28
Русская литературa XX века подставной рассказчик, за которым неловко и не очень тщательно скрыт сам автор. В рассказе тоже два сюжета. Внешний, наивно-детективный сюжет связан с поимкой Дарьи, брошенной бандитами полураздетой, лежащей «в бессовестной видимости», с её «работой» кучером у Шибалка на тачанке, со «шпионажем» в пользу бандитов (она сообщила о дефиците патронов у красного эскадрона). Сейчас очевидно, что все эти сюжетные «хитросплетения» – всего лишь строительные леса характера, исповеди Шибалка, образующей внутренний сюжет. Герой хочет не себя сберечь, а увидеть целым следующее своё звено в животворном цикле всепобеждающей жизни. Бесхитростный Яша Шибалок, пулемётчик сотни особого назначения в рассказе «Шибалково семя», неожиданно вносит исправление, «коррективу» в мораль, предписанную насилием, пресловутой романтикой расстрелов. Он убил «шпионку» из банды атамана Игнатьева, но на грубоватое, жестокое предложение сотни относительно младенца, своего и этой «шпионки» сына, вдруг нашёл иную, не предусмотренную механизмом террора общечеловеческую правду, нашёл свой ответ: «Хлебнул я горюшка с этим дитём. – За ноги его да об колесо!.. Что ты с ним страдаешь, Шибалок? – говорили, бывало, казаки. А мне жалко пострелёнка до крайности. Думаю: «Нехай растёт, батьке вязы свернут – сын будет власть Советскую оборонять. Всё память по Якову Шибалку будет, не бурьяном помру, потомство оставлю». Критики 20-х годов обвиняли Шолохова: мол, биологическая жалость берёт в герое верх над классовым сознанием... Михаил Шолохов, как и многие молодые поэты, прозаики 20-х годов, был частично дезориентирован. Он часто не знал, к каким ценностям обратиться,
«Шибалково семя». «Семейный человек». «Продкомиссар». Худ. О. Верейский.
29
Михаил Александрович Шолохов чтобы сохранить распадающееся среди взрывов ненависти единство народной жизни. «Есть классики, но важнее классы»; «он с тобой одного рода, да не одного класса» – такие жизненно-философские формулы властвовали над умами писателей. Сама по себе верная мысль, что только та революция чего-то стоит, которая может защитить себя, часто доводилась до абсурда: пусть единственным аргументом защищающейся революции станет вечное, часто слепое, насилие, террор! Но ведь революция могла защищать, утверждать себя совсем по-иному, развёртывая свой гуманистический потенциал, не через ограбление человека, деморализацию его в мире наживы. Михаил Шолохов в канун создания своей эпопеи понимает, что гипертрофия насилия представляет опасность не для одних «врагов», но для общества как социального организма, для нравственности всего народа. Оно деформирует национальную историю и культуру. Эти гуманистические прозрения уже присутствуют и в рассказе «Шибалково семя», и в чудесном автобиографическом рассказе «Нахалёнок», в рассказах «Родинка», «Жеребёнок»... Исследователи позднее обратят внимание на массу подробностей, перешедших из «Донских рассказов» в «Тихий Дон». Так, в рассказе «Чужая кровь» (1926) дед Гаврила и его старуха выхаживают раненого продотрядника Николая как сына, несмотря на то, что когда-то он приходил отбирать их хлеб. Пуховые перчатки, присохшие к окровавленной голове пленного в рассказе «Семейный человек» (1925), как прикрытие от ударов, перейдут в «Тихий Дон»: там Иван Котляров на этапе будет прикрывать голову от солнца, мух, слепней перчатками, и они присохнут к ране. Но гораздо важнее другое: сам народ уже как бы создавал по крупицам Григория Мелехова, воплощение высшей правды, контроля самой жизни над безумствами, горечи и тревоги по поводу удешевления человеческой жизни. И ещё одна подробность. Уже разнёсся в пространстве «Донских рассказов», этого новеллистического пролога «Тихого Дона», крик матери, обращённый к враждующим сыновьям: «– Сыночек! Мишенька!.. А я-то как же? Всех вас одной грудью кормила, всех одинаково жалко!» Это предвещает будущую Ильиничну, великодушно прощающую «супостата» Мишку Кошевого, убившего её сына Петра и ставшего мужем дочери Дуняшки. *Самостоятельно анализируем текст
Проанализируйте рассказ М. Шолохова «Лазоревая степь» из цикла «Донские рассказы», руководствуясь следующим тезисным планом: 1. «Рассказ в рассказе» как композиционный приём автора, создающий перекличку эпох («панское» время, гражданская война и послевоенный период). Роль степного пейзажа, обрамляющего повествование.
30
Русская литературa XX века 2. Фигура рассказчика, его облик, манера речи. Важность «говорящих» деталей, сопровождающих воспоминания деда Захара (пойманная «вошьпомещица», коричневый коршун в небе, волчий след на дороге). 3. Образы «весёлого» пана Томилина и его отпрыска. Звериное, нечеловеческое начало, черты вырождения в облике «хозяев». Двойственность их оценки в рассказе старика (холопское и вольное начало в характере деда Захара). 4. Образы «коренных смутьянов» Семёна и Аникея. Сцена казни как «малый» эпизод страшной войны. «Жестокий реализм» Шолохова, сочетание будничного и патетического в центральном эпизоде рассказа. 5. Авторский приём непрямой оценки, расставляющей акценты в повествовании (жестокость Томилина-младшего и наличие «искры Божьей» в лошадях, не затоптавших распростёртого на дороге Аникея). 6. Мотив неистребимой жизни, воли народа к возрождению (образ безногого Аникея – «обрубка войны», перекликающийся с фигурой инвалида Жачева в платоновском «Котловане»). 7. Тема земли, определяющая смысл названия рассказа и нравственный критерий в оценке героев и судеб (описание лазоревой степи с заросшими окопами, Аникей, целующий землю на пахоте). 8. Развитие мотивов и образов рассказа в романе-эпопее «Тихий Дон» (элементы пейзажа, наказание пана-прелюбодея, жестокость сцен расправы, преобладание народной точки зрения в оценке происходящего).
Размышляем над прочитанным
1. Исследователь В.М. Литвинов, размышляя о ранних рассказах М.А. Шолохова, замечает, что «речь идёт о произведениях, на страницах которых такая боль, так много мучительного и кровавого, где смерти, смерти – бессчётно раз описанные… Человеческая мука пронизывает самые ранние рассказы Шолохова, самые первые литературные опыты… И так страница за страницей: рассказ «Продкомиссар» – сын расстреливает отца, злостного укрывателя зерна; «Шибалково семя» – жена оказалась предательницей, погубившей половину красногвардейского отряда, мужу велено самому привести приговор в исполнение; «Коловерть» – за час до расстрела к пленному допускают маленького сынишку…». • Согласны ли вы с тем, что известные вам ранние рассказы Шолохова пронизывает «человеческая мука»? Если да, то в чём, по вашему мнению, смысл таких рассказов? • Какую особенность ранних рассказов писателя стремится подчеркнуть литературовед перечисленными примерами? • Может быть, в «Донских рассказах» не только мука, мучительное и кровавое, но и то, что им противостоит? Аргументируйте свой ответ. 2. Вспомните содержание одного-двух рассказов И. Бабеля из книги «Конармия». Сравните то, как описываются герои у Шолохова и Бабеля. Запишите выводы и сделайте сообщение для класса.
31
Михаил Александрович Шолохов роман-эпопея «тихий дон» (1928–1940) История создания «Тихого Дона» – это одновременно история становления великого художника. Шолохов не просто вводил множество новых фактов (прежде всего грандиозный факт восстания – протеста казаков против террора в отношении казачества, проводимого Троцким в 1919 году), но и осваивал жанр эпопеи (впервые после «Войны и мира» Л.Н. Толстого).
Эпос – не только один из трёх литературных родов, но и особая, масштабная и объективная, картина мира и человека. Это повествование, которое воспроизводит эпоху в её целостности, «непринуждённо и свободно, осваивая реальность во времени и пространстве», «обволакивая высказывания действующих лиц – их диалоги и монологи, в том числе внутренние, с ними активно взаимодействуя, их поясняя» (В. Хализев «Теория литературы»). Но эпос – это одновременно и величественное состояние души повествователя, чаще всего невесомого, бесплотного, но вездесущего, всезнающего, всеведущего, помнящего о первоосновах бытия, о вечных драмах эпохи, универсальных конфликтах.
Шолохов убеждал всё общество в закономерности и одновременно глубочайшем трагизме революции, опасности раскола народа на враждующие группы. Роман, с самого начала имевший скорбно-величавое название «Тихий Дон» (название «Донщина» относится к совершенно иной, ненаписанной повести о казаках-большевиках Подтелкове и Кривошлыкове), Шолохов создавал с осени 1925 года. В отрывке, датированном «1925 год. Осень», обнаруженном журналистом Л.Е. Колодным (20 стр. текста), главный герой назван Абрамом Ермаковым (ещё не Григорием Мелеховым) и действие начинается с отказа казаков идти на Петербург с генералом Корниловым летом 1917 года. Эта новейшая находка полностью подтверждает прежнее объяснение 1937 года Шолоховым своего замысла: «Привлекала задача показать казачество в революции. Начал я с участия казачества в походе Корнилова на Петроград... Донские казаки были в этом походе в составе третьего казачьего корпуса... Начал с этого... Написал листов 5–6 печатных. Когда написал, почувствовал, что не то... Для читателя останется непонятным – почему казачество приняло участие в подавлении революции. Что это за казак? Что за Область Войска Донского?» Эпопея начиналась фактически с нынешней второй книги, без предыстории. А затем – уже от неё – действие то отодвигалось назад, в 1914 год, в хутор Татарский, в дом семьи Мелеховых и их соседей, то продвигалось вперёд, к событиям 1917–1919 годов. Характерно, что эпопея и начиналась дважды – в 1925 и в 1926 годах, что породило затем известные трудности совмещения, сопряжения первой книги (это, в сущности, ещё любовный роман, борьба в треугольнике Григорий – Аксинья – Степан Астахов) и второй, историко-революционной, посвящённой корниловскому мятежу. Шолохов созидал роман, но и роман... созидал Шолохова!
32
Русская литературa XX века О мужестве и благородстве писателя (по отношению к людям, помогавшим ему) говорит простой факт: реальный казак Харлампий Ермаков, участник восстания против троцкистского расказачивания в середине 20-х годов, жил уже под угрозой ареста. Попросту говоря, на него, якобы «душегуба», писали доносы члены семей, где были погибшие красные казаки. Они требовали казни, грозили ему точно так же, как Михаил Кошевой в «Тихом Доне» грозит Григорию Мелехову даже после его возвращения из Первой Конной. Шолохов не хотел привлекать к Ермакову особого внимания (произошла замена Абрама Ермакова на Григория Мелехова). Он продолжил, судя по письму к Х. Ермакову (весна 1926 года), общение с ним, получал «дополнительные сведения относительно эпохи 1919 г.». Это общение с обвинённым и вскоре расстрелянным человеком требовало большого мужества: судьба реального погибшего Ермакова наложила особый трагический отсвет и на финальные скитания живого Григория Мелехова. Первая часть романа – описание двора, семьи Мелеховых, история замужества Аксиньи (она часто называлась Анисьей), приезд хорунжего Мануйлова (будущий Евгений Листницкий), первая ссора Григория с отцом из-за Аксиньи, наконец, сватовство к Наталье и др. – была создана, как справедливо заметил Л.Е. Колодный, в режиме «бури и натиска» в ноябре 1926 года. Есть в этом черновике расхождения с каноническим текстом романа. Так, отец Григория ещё зовётся Иваном Семёновичем, а не Пантелеем Прокофьевичем, семья Коршуновых живёт ещё где-то вне хутора, на отшибе. Не назван Татарским и сам хутор. Но уже прочерчена линия, уводящая соперников, Григория и Степана Астахова, в 1914 год, на поля Восточной Пруссии. • Какие сложности, судя по сохранившейся, найденной в доме В. Кудашева в 1999 году рукописи 1–2 томов «Тихого Дона», преодолевал Шолохов? «Тихий Дон» традиционно сравнивают с «Войной и миром» Л.Н. Толстого, но некоторые литературоведы отмечают – нередко явно нарочито, недоброжелательно! – что у Шолохова нет «чёткой социальной вертикали, выхода на вершины власти», нет своих Александра и Багратиона. Вообще, это эпос «не интеллектуальный, а низовой, почвенный, наивный». «Никакого соответствия паре «Наполеон и Кутузов» в «Тихом Доне» нет... Верхушечная история гораздо резче отделена от истории народной». Но нельзя измерять творческий подвиг Шолохова старыми мерками. Современное понимание духовности, интеллектуализма включает такой аспект, как сбережение жизни на земле, народосбережение. И не только «верхушечная история», вертикали власти, те или иные пары властителей имеют значение для эпопеи, но и огромные массы простого народа не лишены цельного, глубокого, эпического взгляда на события. • Романы Л.Н. Толстого «Война и мир» и М.А. Шолохова «Тихий Дон» объединяет весьма критическое отношение к ним «официальной общественности» в начале жизни этих произведений. Как вы думаете, почему?
33
Михаил Александрович Шолохов Образы солнца, степного простора, песни в «Тихом Доне». Эти природные образы скрепляют воедино бытовые, хроникально-исторические линии романа, драмы в семьях Мелеховых, Листницких, Коршуновых, Кошевых. Весь трагический путь Григория Мелехова как бы отмечен постоянными «диалогами» с вечными природными образами. Через них – образы солнца, простора, в звучании народной песни – свершается и взаимосвязь героев с самим автором, вернее, с духовным миром, с душой и сердцем великого лирика Шолохова. Солнце в «Тихом Доне» не только воздействует на состояния героев, наделяя их радостями весны или лета, делая и их «потеплевшими» или угрюмо-озабоченными. Оно и само поддаётся... человеческим воздействиям! Это солнце грозное, «независимое», но одновременно и крайне чувствительное. Оно «принимает» в себя человеческие тревоги, порывы, отчаянье, проклятья. И тут же окрашивается в цвета надежды или печали! Вспомните такие эпизоды, когда солнце вселяло и разделяло радость, согревало души. Когда весь хутор Татарский или другой уголок России представал как земля обетованная, земля в первый день творенья: «Солнце насквозь пронизывало седой каракуль туч, опускало на далёкие серебряные обдонские горы, степь, займище и хутор веер дымчатых преломлённых лучей...» Вспомните эпизоды, в которых солнце словно впитывает муки, горе людей, смрад тления на полях битв, скажем, Первой мировой войны. В финальном эпизоде эпопеи, когда Григорий Мелехов молчаливо, в полном одиночестве, хоронит Аксинью, хоронит одну из последних своих надежд на осмысленную, нужную людям жизнь, его лицо озарило – какое неожиданное превращение! – «чёрное небо и ослепительно сияющий чёрный диск солнца». Автор и герои «Тихого Дона» отдают немало душевных сил, чтобы взрастить, взлелеять в себе это отраднейшее из чувств – чувство простора. Мир для них всё ещё безбрежен, обжит душевно и сердечно, всегда нов, непредсказуем. Шолоховские обращения к степи – это одновременно и путь самопознания героев эпопеи. Простор не нужен лишь сухим, книжным или ожесточившимся героям вроде Штокмана, Чубатого, Мишки Кошевого в финале эпопеи. Всё иначе – в душе семьи Мелеховых. Ещё ничто не безнадёжно, пока есть в душе образ простора, силуэт «Дона Ивановича»! Образ далей, одухотворённой бесконечности мира столь важен, что неширокий, в сущности, Дон временами становится у Шолохова, как Днепр у Гоголя, необъятен, могуч, «чуден». «Степь родимая! Горький ветер, оседающий на гривах косячных маток и жеребцов. На сухом конском храпе от ветра солоно, и конь, вдыхая горько-солёный запах, жуёт шелковистыми губами и ржёт, чувствуя на них привкус ветра и солнца. Родимая степь под низким донским небом! Вилюжины балок, суходолов, красноглинистых яров, ковыльный простор с затравевшим гнездоватым следом конского копыта, курганы в мудром молчании, берегущие зарытую казачью славу... Низко кланяюсь и по-сыновьи целую твою пресную землю, донская, казачья, не ржавеющей кровью политая степь!»
34
Русская литературa XX века Как в истинной эпопее простор «Тихого Дона» – не пустота, не чисто физическая безлюдная пространственность. Здесь всё насыщено и болью утрат, и настойчивостью борьбы за счастье, и редкой глубиной печали. Простор в «Тихом Доне» в известном смысле «тесен», исключительно плотен. Исследователи подсчитали: в «Тихом Доне» насчитывается около двухсот пятидесяти описаний природы с «участием» солнца, простора, голосов земли. Целые разделы начинаются и заканчиваются описаниями природы. Пейзаж или предвосхищает главную тему главы, или раскрывает авторскую оценку поведения героя, смысл всей ситуации. Часто протяжные, поющиеся непременно коллективно, с предельной сосредоточенностью на слове, на сюжете и жизненной ситуации, песни сопровождают все деяния, перемещения героев. Песня «досказывает», «выпевает», оформляет их состояния. Песней скрепляются разобщённые души, она заставляет каждого отбросить ожесточение, вспомнить, что «человек – твоё первое имя». В главе VII кн. 2 «Тихого Дона» песенники, поющие в тишине, невидимы, отдалены, но их голоса, их партии – предельно близки к читателю: «Поехал казак на чужбину далеку На добром своём коне вороном, Свою он краину навеки покинул... Убивается серебряный тенорок, и басы стелят бархатную густую печаль: Ему не вернуться в отеческий дом. Тенор берёт ступенчатую высоту, хватает за самое оголённое: Напрасно казачка его молодая Всё утро и вечер на север смотрит... Рассказывают голоса нехитрую повесть казачьей жизни, и тенор-подголосок трепещет жаворонком над апрельской талой землёй». В главе XIX Григорий слышит, как поют, а точнее, «песню играют», «запеснячивают» казаки из Еланской станицы. Он долго стоял, «привалившись... к беленому фундаменту куреня, не слыша ни конского ржания, ни скрипа проезжавшей по проулку арбы»... Песня сопровождает ход событий, завершает их, рисует душевный мир героя, подводящего итоги. В наибольшей мере герой эпопеи был потрясён песней уходящего – куда? в безвестность? – полка о том, как ...жили, проживали казаки – люди вольные, Все донские, гребенские да яицкие... Уходит из донских степей в эмигрантское рассеяние, в безвестность чужбины не полк, а вся былая жизнь, наивная, беспечная, безрассудная во многом, но полная душевной щедрости. «Словно что-то оборвалось внутри Григория... Внезапно нахлынувшие рыдания
35
Михаил Александрович Шолохов потрясли его тело, спазма перехватила горло. Глотая слёзы, он жадно ждал, когда запевала начнёт, и беззвучно шептал вслед за ним знакомые с отроческих лет слова: Атаман у них – Ермак, сын Тимофеевич, Есаул у них – Асташка, сын Лаврентьевич... ...Над чёрной степью жила и властвовала одна старая, пережившая века песня... И в угрюмом молчании слушали могучую песню потомки вольных казаков, позорно отступавшие...» Прекрасно сказала о шолоховской песенности С.Г. Семёнова: «Казачья песня концентрирует в себе извечный опыт любви и ухаживания, войны, разлуки с домом... Она сгущает поток жизни, создаёт точки эмоционального сгущения. В пространстве песни располагаются лучшие моменты катарсиса». Из этих природных вечных стихий герои «Тихого Дона» исходят, вторгаются в историю, вовлекаются в её деяния, иногда страшные для них. Это совершенно новая черта эпоса, меняющая в корне представление о его интеллектуальности, о «низовой» и «верхушечной» России. Только ли семья собрана под крышей дома Мелеховых? Знаменитое начало «Тихого Дона» давалось Шолохову весьма трудно. Видимо, писателю сразу хотелось связать воедино и дом, и историю, связать «мировые потрясенья и горе одного двора» (Вас. Фёдоров). Не просто одна семья собрана здесь, а, кажется, нечто большее. В окончательном варианте романа это сопряжение дома и движущейся реки времени удалось: «Мелеховский двор – на самом краю хутора. Воротца со скотиньего база ведут на север к Дону. Крутой, восьмисаженный спуск меж замшелых в прозелени меловых глыб, и вот берег: перламутровая россыпь ракушек, серая изломистая кайма нацелованной волнами гальки, и дальше – перекипающее под ветром вороненой сталью стремя Дона». Резко, смело выдвинут вперёд, чтобы не затерялся среди домов и улиц хутора Татарского, двор Мелеховых. Сразу обозначено, что он ближе всех к стремнине, к самому быстрому и опасному, суровому, стальному течению Дона, к бурлящей стихии истории. Дом Мелеховых к тому же и над обрывом, над крутым спуском к Дону... Анализ рукописи показывает, что вначале не было ключевого образа – ни стремени Дона, ни вороненой стали (была «рябь»). Не было и трогательного, контрастирующего с этой холодной «вороненой сталью» глубины, сердцевины Дона, образа мелководья у берегов, мягкого прибоя, т.е. «нацелованной волнами гальки». Иллюстрация к I книге романа М. Шолохова «Тихий Дон». Худ. О. Верейский.
36
Русская литературa XX века Великий романист, как композитор-симфонист, безусловно, слышит сразу весь роман, в начале для него всегда просвечивает финал. Ведь Л.Н. Толстой сразу увидел всю трагическую судьбу, гибель Хаджи-Мурата... в смятом упрямом придорожном кустарнике, в «татарнике». А эпический живописец
В.И. Суриков увидел свою пламенную раскольницу, боярыню Морозову... в чёрной вороне на снегу. Дом Мелеховых в финале предстанет разрушенным, переполненным тенями ушедших из жизни обитателей – Пантелея Прокофьевича, Ильиничны, Натальи, Дарьи, Петра и даже малолетней Полюшки. И это видел Шолохов, начиная своё повествование. В этом доме у стремнины была собрана если не вся Россия, то по крайней мере – целый уклад её былой жизни, множество верований, идей, правд, жизненных норм, которыми жил народ. Анна Ахматова на склоне лет скажет о подобном состоянии: Когда погребают эпоху, Надгробный псалом не звучит... Михаил Шолохов писал не бессильный надгробный псалом. Собственно, весь «Тихий Дон» – это испытание сокровенных надежд, верований, устоев жизни многих людей в противоборстве с «веком-волкодавом». Свой «диалог с историей» – и весьма драматичный, порой трагический, часто с оружием в руках, опираясь на свой (и не только свой, а семейно-родовой) опыт, – ведут в эпопее многие персонажи. И нелепо отказывать им – начиная с Пантелея Прокофьевича, с великой в своей материнской скорби Ильиничны или столь же великой в грешной любви, жажде отлюбить за весь свой исковерканный век Аксиньи – в высоте помыслов и чувствований, свойственной толстовским Болконским, Ростовым. Здесь – совершенно иной, не угаданный литературой XIX века тип нравственного и духовного величия. • Судьбы каких семей в центре авторского внимания в романах «Война и мир» и «Тихий Дон»? • Сколько поколений в этих семьях представлено на страницах произведений? • Определите социальное положение героев и их семей, изображённых в романах «Война и мир» и «Тихий Дон», их близость к простому народу и сделайте вывод ещё об одном важном отличии этих произведений.
Идея Дома, святости семейного очага Пантелея Прокофьевича. Кто главный эпический герой первой и второй книг «Тихого Дона»? А кто до поры до времени герой в известном смысле романический, пришедший из традиционного семейно-бытового, любовного романа? Обычно центральными, самыми активными, несущими весь груз занимательности в первой, самой «мирной» книге «Тихого Дона» считаются Григорий Мелехов, Аксинья и Степан Астахов. В пространство этого любовного
37
Михаил Александрович Шолохов треугольника вскоре попадает, как потенциальная разрушительница, Наталья Коршунова. Нет слов – грубо, бесчувственно по отношению к её душе поступил отец Григория Пантелей Прокофьевич, выбрав её в жёны сыну, превратив Наталью в средство разрушения грешной, порочной связи сына с замужней Аксиньей. Иного он и придумать не мог. «– Женить сукинова сына! – Он по-лошадиному стукнул ногой, упёрся взглядом в мускулистую спину Григория». Не только это решение, сопровождаемое лошадиным тупым топаньем, способно резко снизить в моральном, нравственном плане образ бородатого, хромающего, часто лукавого старика, бешено торгующегося со сватом о размерах «кладки», т.е. даров невесте, молодой семье со стороны жениха. Если уж снижать героя – так снижать! Эпический художник не боится любых подробностей. В последующем этот лошадиный навык – как тщательно, однако, прописан в эпопее любой характер! – заявит о себе ещё раз. Жена Пантелея Прокофьевича Ильинична угадывает приход мужа по шагам на крыльце: «...На туп знакомых ей шагов повернула голову... остановила взгляд на мокрых от дыханья завитках бороды, теснивших рот Прокофьевича, на слежалых, влитых в бороду усах, двинула ноздрями, но от старика несло морозом, кислым душком овчины. «Тверезый ноне», – подумала...» Может быть, это парадоксально, но даже при всей яркости и красочности сцен свиданий Аксиньи и Григория, мук Аксиньи, готовой стать «двоемужницей», при всём изобилии человеческих типов, выставленных Шолоховым, – тут и агитатор Штокман, и дочь купца Мохова Елизавета, и Листницкий в Ягодном! – центральный эпический герой первой книги именно Пантелей Прокофьевич с его правдой, с его «тупом» шагов. Именно он и вторгается со своей правдой в романический по природе сюжет борьбы в любовном треугольнике. Вторгается грубовато, не избирательно, руководствуясь правдой рода, казачьей общины. Но ведь без его вмешательства, без решения «женить сукинова сына», романический сюжет быстро истощил бы себя. Все эпизоды сватовства, свадьбы – это торжество эпического решения ге«Аксинья ... сказала: – Муж – он не уж, а тянет кровя. Тебя-то скоро обженим? – Не знаю, как батя. Должно, после службы».
38
Русская литературa XX века роя, его философии жизни. Согласно этой философии дом человеческий, очаг семьи являются святыней, самым природным во всей человеческой жизни. Без дома человек – перекати-поле, обсевок, пустышка, не имеющая корней. Гениальность прозрения Шолохова в том и заключена, что ничего иного этот старый казак, хранитель традиций, выдумать не мог и не собирался выдумывать. Погулял в молодости – и хватит! «Жена – не рукавица», «женишься – переменишься» и тому подобные формулы живут в его сознании. Он и не предполагал, как усложнит он судьбы всех – в том числе и Натальи... Любовный роман с побоями и драками станет эпическим сражением за красоту, достоинство, счастье. Именно Пантелей Прокофьевич, порой весьма смешноватый в своей гордости сыновьями, георгиевскими кавалерами, становится трагически-печальным, всё время терпящим поражения защитником своего гнезда. Его легко было представить стяжателем, кулаком, яростным монархистом. Легко было приписать Шолохову идеализацию старого быта... В эпизодах, когда Пантелей Прокофьевич прячется от мобилизаций на чердаке, когда он захваливает свою родовую лихость, герой делается отчасти похожим на Щукаря из «Поднятой целины». Но одновременно Шолохов то и дело, почти непроизвольно, выделяет и огромный труженический опыт этого домостроителя. В печальные промежутки разлада в молодой семье Григория старик-отец борется за цельность своего дома, против некоей «порчи», напасти. Он ездит и в Ягодное к Григорию, воздействуя на него таким доводом: «Наталью мы возьмём!» А в беседах с ней, покинутой, безмужней женой, старик не может скрыть истинной печали:
«– Гришка наш, эх! – Старик горько закрутил головой. – Подковал он нас, стервец... как ладно зажили было-к. – Что ж, батя, – высоким рвущимся голосом зазвенела Наталья, – не судьба, видать». Опять – «закрутил головой», «подковал» – та же образность из обихода грубого казака-лошадника, как и «туп», но оттенок беспомощности, обиды снимает следы грубости. Мы видим по-своему прекрасного сердечного человека. В трагические дни восстания, когда рушится большой дом Россия, когда весь мир во власти катастрофы, Пантелей Прокофьевич, как муравей, начинает тащить в дом всё, что подвернётся, что плохо лежит, что стало вдруг ничейно, «бесхозно». Мы видим всё более обостряющийся трагический поединок «естественного» человека, привыкшего вить гнездо, тащить «соломку» на его сооружение, скреплять даже кусочки старого быта, и исторических смерчей. Они разваливают, сносят это гнездо, рассыпают все составные его части. И прежде всего – отдаляют сыновей... Назвать это лихорадочное, безрадостное накопительство Пантелея Прокофьевича, всю его борьбу за сохранность дома, привычного
39
Михаил Александрович Шолохов ритма труда, сбережение детей и внуков «кулацким стяжательством» было более чем просто. Он даже... пулемёт вывез откуда-то и спрятал для обмена, для «нужд» хозяйства! Но вспомните, как старик Мелехов радуется двум внукам – ведь и новый мир будет пуст без них, – как устойчиво мелеховское гнездо, пока он жив, пока этот хромой старик трудится на земле. Горестная нота начинает звучать, когда этот герой впадает в равнодушие и начинает хулить своё же, невольно утраченное, – полушубок ли, поросёнка ли – смутно догадываясь: «Какие-то иные, враждебные ему начала вступили в управление жизнью»... «Мысль семейная» Натальи Мелеховой также развёртывается не в идиллическом мире покоя, устойчивости быта, а в сложном поединке с судьбой, с «годиной смуты и разврата». Она, оскорбляемая и часто унижаемая роковой отрешённостью от неё Григория, то униженно вымаливает его у Аксиньи, то бунтует, уходит из дома Мелеховых, покушается на свою жизнь. Вероятно, любой читатель «Тихого Дона» не раз будет изумлён редкой естественностью, соотнесённостью решений, сюжетных поворотов и живого характера того или иного героя. Наталья то уходит из дома Мелеховых к отцу, то вновь возвращается брошенной женой из родного дома в дом свёкра. И все эти поступки, несмотря на непоследовательность, лишь усиливают её цельность, верность идее семьи, дома. Поистине гениальное, а не мелочно-бытовое понимание человеческой души обнаруживает Шолохов в этих эпизодах уходов-возвращений. «Я, батя, пришла... Коль не прогоните, останусь навовсе у вас», – нелегко даются Наталье эти слова. Вещий инстинкт подсказывает ей: в доме свёкра она ещё дождётся возвращения неверного, но любимого ею мужа, восстановит святыню, сейчас разрушенную семью, обретёт то, о чём мечтает, – детей. Ведь тут, у Мелеховых, ей сами стены помогают: её союзником, да ещё таким серьёзным, становится и свёкор Пантелей Прокофьевич, домостроитель, собиратель гнезда, и суровая, многое пережившая Ильинична. Наталья ощущает, что становится сильнее, опираясь на их традиции, их чувство гнезда. А вне дома Мелеховых, да ещё в годы всеобщей отчуждённости, удешевления самой жизни, она обречена на вечное одиночество, сиротство, явно лишена надежд на материнство, беззащитна. Поразительна эта эпическая высота психологических прозрений Шолохова. И как возвеличена благодаря Наталье идея Дома, всей спасительной домашней ячейки человеческого бытия! • В каких произведениях русской классики XIX века звучит «мысль семейная» и какие новые смысловые оттенки привносит в эту тему Шолохов? Всякое насилие, разрушительство быстро истощается, показывает своё бесплодие, а вот идея жизни Натальи, её путь к созданию семейного гнезда, дома – даже после поражений – лишь крепнет. Наталья на какое-то время побеждает «разлучницу» Аксинью талантом верности, терпения. Её душа – самая креп
40
Русская литературa XX века кая ограда для всего дома Мелеховых. Это, кстати говоря, тонко чувствует и Пантелей Прокофьич, и старая Ильинична, нашедшие в невестке надёжную союзницу в борьбе за домашний очаг как одну из высших морально-этических ценностей. Рождение двойни – последний великий подарок судьбы и Пантелею Прокофьевичу, и Наталье – одно из самых ярких мгновений всей эпопеи. Это последний дар уходившей, сломавшейся эпохи, «дар батюшки Дона Ивановича». Может быть, Наталья многого не понимает в душевных муках Григория, в его переживаниях, в невольных «отступлениях» от норм дома, семьи. Григорий искренен, открыт в самооправданиях перед женой. Он признаёт, что ему, теряющему точку опоры, трудно жить «без забытья»: «Трудно мне, через это и шаришь, чем забыться: водкой ли, бабой ли»... У Натальи один резон, один ответ – с позиций семьи, зыбкого гнезда человеческого: «Напаскудил, обвиноватился, а теперь всё на войну беду сворачиваешь. Все вы такие-то!» И трудно не содрогнуться от ощущения великой искренности, чистоты всей её борьбы за своё достоинство. И Наталья, и Ильинична проходят перед читателем «Тихого Дона» как героини, до конца верные материнскому призванию, чувству женского достоинства. Наталья погибает в тот момент, когда она не просто отказалась от идеи материнства, но самым злым, мстительным образом растоптала, разрушила свою идею, стержень характера. И как гениально выбран был собеседник Натальи, свидетель её душевного кризиса: им стала Ильинична, человек, глубоко родственный ей, мать Григория, впервые не нашедшая слов для оправдания сына, для опровержения правоты Натальи. Ильинична смогла лишь убедить Наталью не проклинать Григория, не желать ему смерти. Отказаться от рокового решения – «родить от него больше не хочу» – Наталья не смогла: слишком уж оскорблена, унижена была идея верности, чистоты – её идея жизни. Перечитайте неспешно одну из самых гениальных по степени проникновения в человеческую душу в её предельно трагическом состоянии, в её отчаянии сцену изложения последнего послания Натальи Григорию. После похорон Натальи малолетний Мишатка, неловко обняв отца, вскарабкавшись к нему на колени, поцеловав его как-то торжественно, с глазами, затуманенными от непосильной ещё его сердцу миссии, так передал последнюю просьбу и волю матери: «Аксинья ждала. Наталья заговорила, трудно поднимая голос: – Ты отбила у меня мужа... Отдай мне Григория!.. Ты ... мне жизню сломила... Видишь, я какая...»
41
Михаил Александрович Шолохов «– Маманька, когда лежала в горнице... когда она ишо живая была, подозвала меня и велела сказать тебе так: «Приедет отец – поцелуй его за меня и скажи ему, чтобы он жалел вас». Она ишо что-то говорила, да я позабыл...» Никакой риторики, пышнословия, сплошное умолчание («она ишо что-то говорила») – и такой сложный узел человеческих отношений! Отголосок любви к Григорию, печаль за детей, возможно, позднее раскаяние в своём порыве мстить, надежда на доброе воспоминание о себе... «Посланец» Натальи плохо выполнил её поручение, он забыл «что-то». Но мы, читатели, не хотим иных посланцев, мы испугались бы их многословной «философской» болтовни. И не важно, что, может быть, сразу же после своего сообщения тот же Мишатка убежит играть на Дон, на улицу. Он бегло, невнимательно сказал нечто важное, но всех в доме обступила мука не чужого, а личного горя, горькая тоска от запоздалого понимания взрослыми друг друга, от неожиданного, с помощью Мишатки, пересечения двух «я». На ком выместить теперь Григорию свою обиду, – ведь до его души дошло вечное, неопровержимое «посланиеупрёк» Натальи...
Работа в группах (задание перспективное) «Женские образы романа М. Шолохова «Тихий Дон» (Аксинья, Наталья, Дарья, Дуняшка, Ильинична, Анна Погудко)» Соберите материалы об одном из женских образов романа по следующему плану: 1) что известно о родительской семье героини, как характеризует героиню история её семьи; 2) как характер героини проявляется в отношении к мужу, детям, семье; 3) найдите в тексте детали природного мира, связанные с образами героинь и ставших их лейтмотивами; 4) какое влияние на судьбу и характер героини оказали трагические события послереволюционного времени; 5) найдите в словаре значение имён героинь, объясните выбор автора; 6) авторское отношение к героине. Крушение романтического монархизма. Обратимся к одному из центральных эпизодов «Тихого Дона» и ключевых моментов в судьбе Евгения Листницкого, сквозного героя романа, появляющегося в первой книге (гл. VIII) в эпизоде скачек и исчезающего после полного краха Белого движения, после призрачной женитьбы на «тургеневской девушке» (вдове погибшего друга). Это изумительная по словесной пластике сцена в Могилёве, в Ставке царя Николая II после его отречения. Среди разноголосицы современных мнений о Николае II – от идеи канонизации его как святого, всем пожертвовавшего во имя блага России, взошедшего на Голгофу во имя её покоя, до критики царя как слабого монарха, бросившего корабль в канун шторма – и ныне выделяется сцена в «Тихом Доне» как пролог последующей трагедии.
42
Русская литературa XX века Евгений Листницкий видит, как уезжает из Ставки император. Он уезжает в полном смысле слова в небытие. Ощущение обречённости разлито во всём: «Осунувшееся лицо его с каким-то фиолетовым оттенком. По бледному лбу косой чёрный полукруг папахи, формы казачьей конвойной стражи. Листницкий почти бежал мимо изумлённо оглядывавшихся на него людей. В глазах его падала от края чёрной папахи царская рука... в ушах звенели бесшумный ход отъезжающей машины и унизительное безмолвие толпы, молчанием провожавшей последнего императора». Превосходно говорит о бессилии, убивающем волю к защите царя, отменяющей власть присяги, эта парадоксальная подробность: «в ушах звенел бесшумный ход... и унизительное безмолвие». Ещё состоится ледовый поход монархистов на Екатеринодар, завершившийся гибелью Корнилова, но тень смерти – недалёкой и ужасной – уже нависла над императором. Шолохов разрушает старый миф о том, что казачество – это опричнина, опора царизма. Увы, эти дети природы, до поры охранявшиеся общим порядком, имевшие право на беспечность, наивность, тоже растерялись. Никто в том же Могилёве не знал, как же себя вести, «невинно» предавал былую эпоху. Состояние недоумения, какой-то детской обиды на злой рок истории, подсунувшей России в трудный час слабохарактерного царя («Царёк-то у нас хреновый, – нечего греха таить. Папаша ихний был потвёрже», – говорит казак Чубатый), сопровождает народное сознание. И разрушить его никаким энтузиазмом рыцарей ледового похода невозможно. «Осунувшееся лицо», «фиолетовый оттенок», «бледный лоб», «падающая рука» Николая II после приветствия в вышеприведённой сцене – это прямое определение полного бессилия идеи монархизма. Кстати говоря, даже лексически этот шолоховский текст, воплощение обречённости царя и одновременного паралича толпы, утраты ею сострадания к венценосному страдальцу, совпадает частично с поэтическими текстами, написанными об этом эпизоде в эмиграции поэтом Г. Ивановым (1894–1958). Он писал о падении двуглавого орла самодержавия так: Овеянный тускнеющею славой В кольце невежд, святошей и пройдох, Не в битве изнемог орёл двуглавый, А жутко, унизительно издох. Шолохов первый оценил трагическую глубину этого мгновения. Лишь один Листницкий пробует разорвать кольцо унизительного рабского безмолвия казаков, их слепого соглашательства с нынешней бедой царя (и завтрашней своей бедой). Отметим, что и в другом известном восьмистишии Г. Иванова о семье царя, его смертной бледности есть масса совпадений, лексических и интонационных, с монументальной зарисовкой Шолохова. Напомним эти строки: Эмалевый крестик в петлице Какие прекрасные лица И как безнадежно бледны – Наследник, императрица, Четыре великих княжны... И серой тужурки сукно... Какие печальные лица, И как это было давно.
43
Михаил Александрович Шолохов «Бледный лоб» императора, оттенённый «чёрным полукругом папахи», у Шолохова перешёл в маску, у Г. Иванова – в «безнадёжную бледность» смертников подвала. Под серой тужуркой царя, на которой висит эмалевый Георгиевский крест, любимая народная награда, как будто нет тела. Тем более – нет воли к борьбе. Как и у Шолохова, в восьмистишии Г. Иванова нет поэтичных метафор, оно напоминает бесстрастный каталог, опись. В нём нет и верноподданной монархической «слезы», как и у Шолохова, прозорливо предугадавшего и эти мотивы русской эмигрантской поэзии. В связи с этим и другими эпизодами в судьбе монархиста Листницкого, в частности с эпизодом в Петрограде, когда он пробует сблизиться с казаком Лагутиным, с народом в окопах – возникает вопрос: только ли антипод этот герой по отношению к Григорию Мелехову? Может быть, он отчасти столь же трагедийный двойник его, только более рационалистичный? Орбита его судьбы – и не только через Аксинью – это орбита утрат, она то и дело задевает, пересекает дороги скитаний Григория. В системе персонажей романа, строго иерархичной, Листницкий со своей обречённой идеей жизни то подчёркивает правоту Григория, то усиливает его сомнения. Это не столь простой спутник главного героя, как Прохор Зыков, ординарец, комически повторяющий путь Григория. Временами оба героя проваливаются в никуда, теряют всякие опоры в жизни. Проследите за сложной амплитудой их явных конфликтов (вплоть до избиения Григорием Листницкого) и скрытых сближений. Всегда ли они по разные стороны баррикад? Что могло ждать обоих уже в Новороссийске при отступлении белых? Григорий Мелехов «на грани в борьбе двух начал». Так обычно, обозревая его уходы (от белых и красных) и приходы в лагерь белых (а затем – в красную конницу), поиск мирного счастья и невольный уход в банду Фомина, обозначают поведение самого масштабного героя эпопеи. Он на глазах у читателя из героя романтического любовного треугольника в первой книге превращается в трагически-скорбного, то и дело беседующего со степью, с песней, с просторами Дона и истории эпического героя. Только они часто оказываются с ним одного масштаба, хотя он – совсем не резонёр, не вещатель каких-то отвлечённых истин. Однако, как правило, путь, по которому движется герой, связывают только с борьбой белых и красных. И Григорий якобы мечется между, с одной стороны, красным «– Ты чего постный ныне? Станицу во сне видал? – спросил его Чубатый. – Угадал. Степь приснилась. Так замутило на душе... Дома побывал бы. Осточертела царева службица».
44
Русская литературa XX века казаком Подтелковым, Штокманом, Гаранжой, Мишкой Кошевым и, с другой, белыми генералами Фицхелауровым, Секретевым, Листницким, командирами восставших казаков, Фоминым. Это, конечно, чисто политический, социологический подход к жизненному пути героя, позволявший в былые времена делать его выразителем «колебаний середняка», воплощением схватки «труженика» с «собственником», видеть в нём «мелкобуржуазную стихию». Он и сам то и дело попадает «в серёдку», натыкаясь на монархизм Листницкого, на идеи автономиста Изварина (идею независимости Дона), на грубое приглашение станичников «перевоевать», изменить итоги войны уже после возвращения. Он наталкивается и на деспотизм односторонних приказов Штокмана, Кошевого. Но приходит он вовсе не к компромиссу, а возвращается к самому себе! Ведь в нём нет ничего ни от Митьки Коршунова, ни от Кошевого, ни от Бунчука, ни от Листницкого! Григорий отрицает все эти крайности. Он всякий раз возвращается к самому себе, «беседуя» всё с теми же великими наставниками – родной степью, песней, матерью, наконец, с солнцем. Удивительный центральный персонаж, фактически не сближающий антагонистов, а, скорее, подчёркивающий их одномерность, бедность, сиюминутность, случайность их взаимной ненависти! Центральное положение героя, тот факт, что столь многие крепко за него молятся и столь же многие готовы его беспощадно уничтожить («Иди забери зараз же Гришку. Посадишь его отдельно», – приказывает Котляров Кошевому), обусловлено очень многими обстоятельствами. Во всяком случае, не между «двумя началами» явно политизированного плана, к тому же им отрицаемыми, скитается Григорий. Они для Григория, эти начала, часто просто примитивны. Сколько ловкачей в эти годы перебегало из лагеря в лагерь, подныривало... под баррикадами, превращалось из белых в «розовых» большевиков, а затем и в красных! Если уж говорить о «двух началах», обступающих Григория, то нельзя сводить их только к борьбе красной и белой идеи. Исход этой борьбы был, в сущности, предрешён общим отношением русского крестьянства, не желавшего отдавать землю серым баронам, помещикам, предрешён общей волей солдатской, рабочей массы не возвращаться вновь в состояние рабски покорной серошинельной, вечно опекаемой толпы. Народ не мог быть загнан в старый хлев. Григорий не случайно ни разу не пожалел о последнем, «хреновом» царе, так по-светски, «демократично» отказавшемся от власти, не спросив Россию. И генералы, возглавляющие Белое движение, для него слепцы, ничего («ни черта!») не понимающие в изменившемся народе. Что касается мелких «правд», доктрин, анархических решений, то они вообще недостойны того, чтобы Григорий метался между ними. Вспомните, как в разгар восстания 1919 года друзья Григория по повстанческой дивизии Платон Рябчиков и Харлампий Ермаков вдруг захотели превратить Григория... в самостийного атамана, в Махно. Они готовы бить под его началом и белых, и красных: «Веди нас в Вёшки, – всё побьём и пустим в дым!
45
Михаил Александрович Шолохов Пашку Кудинова, полковника – всех уничтожим! Хватит им нас мордовать! Давай биться и с красными, и с кадетами!» Это ведь тоже – «программа», «доктрина», хотя и совершенно эмоциональная, стихийная! Можно только вообразить весь испуг тусклого литературного вождя конца 30–40-х годов В.П. Ставского, когда он, поехав в Вёшенскую «в связи с тревожными сообщениями о поведении Михаила Шолохова» и прочитав 300 страниц четвёртой книги «Тихого Дона», увидел... снисходительное, совсем не восторженное, сожалеющее отношение Григория к... чисто бюрократическому поведению Мишки Кошевого, нового хозяина хутора Татарского!
В.П. Ставский предложил в письме И.В. Сталину не только оторвать Шолохова от родни со стороны жены – «от неё прямо несёт контрреволюцией!» – но и... переселить его «из станицы в промышленный центр». Он признал, правда, что Шолохов «решительно против этого, и я был бессилен его убедить в этом»... Изменить Григория Мелехова – изменить самого Шолохова. «Гамлетизм» Григория гораздо глубже, трагедийнее колебаний между «началами» тех дней. Он затрагивает все «начала» эпохи, русской национальной жизни, задетые, сдвинутые, поколебленные революцией. Потому так напряжённо следили за его мученическими скитаниями миллионы читателей. Следили и критики, отмечая зигзаги «течения» всего «Тихого Дона»... по поведению Григория, не позволяя – и это слышал писатель! – погубить Григория. Ведь гибель такой замечательной личности, не слившейся ни со старым, ни с новым укладом, – это явное обвинение революции! Но все прекрасно понимали, что и подравнивание Григория под Мишку Кошевого, гордящегося печатью, угрозами хуторянам: «Я вам покажу, голуби, Советскую власть!» – это хуже смерти героя. Есть два великих «начала», два состояния народной жизни, которые действительно осложняют, испытывают характер Григория: это сабельные, смертные атаки на родной земле и мир жизни, семьи, дома, любви. Положение героя между этими эпическими «началами» всё время крайне сложно, драматично. Задумаемся над главнейшей ситуацией в судьбе Григория. Григорий почти всю жизнь проводит среди «войны», в чужой ему «далёкой стране» ненависти, смерти, ожесточаясь, впадая в отчаяние, с отвращением «Не сотня, а дивизия была в его подчинении. И ему ли, малограмотному казаку, властвовать над тысячами, жизней... «А главное – против кого веду? Против народа... Кто же прав?»
46
Русская литературa XX века обнаруживая, как весь его талант уходит в опасное мастерство сотворения смерти. Ему некогда быть дома, в семье, среди любящих его людей. Он всё время – вне трудов в поле, на пашне, он оторван от детей. А ведь оказалось, что он, разрушитель семейных устоев, нравственности, всего уклада дома в первой книге, стал самым ревностным его защитником в последующих книгах, стал опорой и отца, и Натальи. Идея Дома превратилась в его глазах в нечто более грандиозное, великое – вспомним его восприятие казачьих песен! – нежели в сознании отца. Ильинична однажды заметила, как Григорий разглядывал её прялку. Будто заново её открыл. В памяти читателя «Тихого Дона», безусловно, останутся снисходительные, горькие усмешки автора над людьми с частными, но такими «успокоительными» идеями жизни. Легко Листницкому с его ясной, кастовой ненавистью к «быдлу», к солдатской массе, в которой «хамство проснулось». Он и раньше, в дни мира, его ненавидел. Легко и Кошевому: он способен насытить инстинкт классовой мести, убив столетнего деда Гришаку. Ему и в стихии «войны» удобно жить. Легко, наконец, правда не во всём, отцу Григория... В романе есть трагикомическая сцена, исполненная грустной иронии. Пантелей Прокофьевич был ошеломлён известием о гибели трёх земляков. Но вслед за этим он увидел в лесной, мелкой луже «тёмные спины сазанов, плававших так близко от поверхности». И вот уже забыт героем голос «войны», погребальный звон колоколов, – найдена кошёлка, скоро затрепетал первый улов, утешающая добыча в руках. Он с опаской оглянулся: «не видел ли кто, как он выбрасывал на берег золотистых и толстых, словно поросята, сазанов». Он уже целиком в утешающей стихии «мира». Григорий таких счастливых мелких забвений, смягчающих удары судьбы, почти не знает. Он их органически не приемлет. Он хочет дознаться до самого главного в событиях, как «мирных», спокойных, так и в бурных, «военных». Герой этот буквально одержим жаждой понять те силы, что «вступили в управление жизнью». Всё понять, всё вместить – не выпадая из событий, не ища забвения во фразе, веря в просветляющее и мысль и чувство воздействие событий – хочет Григорий. Не плакатных слов он хочет. Всё движение героя в чрезвычайно сложном пространстве романа, между «домом» и «войной» – это путь хождения по мукам с открытым всему, «разворошенным» сердцем. Мир дробится, герой же ищет цельности. Он подмечает то, к чему другие равнодушны. Как же щадить его Штокману, если, придя по старой дружбе погутарить в совет, он наигранно-зло, с каким-то отчаянием подмечает: «Красную Армию возьми: вот шли через хутор. Взводный в хромовых сапогах, а «Ванёк» в обмоточках. Комиссара видал, весь в кожу залез, и штаны, и тужурка, а другому и на ботинки кожи не хватает. Да ить это год ихней власти прошёл, а укоренятся они – куда равенство денется»? Какие ключевые, вечные вопросы! При всём этом удивительная свежесть, глубина, долговечность всех про
47
Михаил Александрович Шолохов зрений, жизнеощущений одухотворяет его характер: он мрачнеет, замыкается в себе только в конце, в банде Фомина. Гибнут или теряют смысл жизни намного раньше Григория – и бесславнее его – все те, кто самоуверенно возвещал, что «серёдки нет», что вся Россия – лишь два ожесточённых лагеря. Так погиб после расстрельных ночей, работы в ЧК тот же Илья Бунчук. «Каким бы грозным убийцей Григорий ни был, прирождённое благородство и сдерживающее начало традиционной морали не дают ему превратиться в Бунчука или Кошевого» (Г. Ермолаев). Мужественно (в личном плане) гибнут Штокман и Котляров. Но и они так и не обрели полной свободы понимания смысла событий, так и не заглянули вперёд, хотя бы на один поворот реки истории. Что натворит «ясный» во всём Кошевой, будущий Нагульнов с наганом, во время коллективизации – нетрудно предвидеть: это уже готовый, не рассуждающий винтик даже для карающей машины. И лишь Григорий вплоть до финальных страниц романа сохраняет высочайшую степень прозрения, интуитивного различения добра и зла. Он, может быть, куда более последовательный гуманист, нежели застывшие в своей «ясности» представители обоих враждующих лагерей. Самые же главные «начала», которые требуют от Григория осмысления, – это две эпохи, былая, устоявшаяся казачья жизнь с её правдами, преданиями, песнями (правдами отца, Натальи, Ильиничны) и новая, которая наступает, настигает всех, побеждает. Он интуитивно понимает, что неслаженность, противоречия эпох – крупнее, серьёзнее, чем антагонизм того же Листницкого и Мишки Кошевого: тут вся Россия ищет своей новой судьбы. Ему совсем не хочется, чтобы она, Россия, отбросила правду отца Пантелея Прокофьевича о великой исцеляющей силе Дома, семьи, труда на земле, святого материнского чувства Ильиничны, и Натальи, и даже сестры Дуняшки... С каким душевным трепетом говорит он перед уходом с Аксиньей из хутора сестре, которая взялась беречь двух его детей: «Великое спасибо тебе, сестра! Я знал, что не откажешь!» Но Григорий не хочет вставать и на пути всего нового, что внесла революция. Да ведь и сам он – даже с его офицерским чином, с его новым кругозором и чувством народосбережения – тоже дитя новой эпохи. Может быть, все эти трагические особенности движения Григория из одной эпохи в другую, его интуитивное стремление соединить лучшее в обеих, спасти человека в себе и в окружающих «в годину смуты и разврата» и определило всё его отношение к Аксинье. • В чём вы видите оправдание «грешной» Аксиньи? На протяжении всего романа Аксинья живёт мучительной, неприкаянной жизнью «двоемужницы». Она теряет один дом, мужа Степана. Теряет Григория после измены с Листницким. Её нередко упрекает даже Ильинична, не позволяя делать подарки детям Григория. И всё же к концу повествования выясняется, что именно она – наиболее близкий человек Григорию, его вечная опора.
48
Русская литературa XX века Её оправдание и величие – в постоянном прощении Григория, в возвратах его к ней, в поисках своей опоры только в ней. Никто из близких, кроме неё, не способен понять его скорбные жалобы: «Какая уж там совесть, когда вся жизня похитнулась... Людей убиваешь... Неизвестно для чего всю эту кашу»... И никто, пожалуй, не будет так покорно – и это при всей мутной волне сплетен, окружающих Аксинью, при её гордости – уходить вместе с Григорием хоть на край света. Все ласковые слова Григория, и в особенности та фраза, в которой так волшебно нарушен порядок слов, – «Здравствуй, Аксинья дорогая!» – это слова благодарной, неумирающей любви. Аксинья не могла быть мельче Натальи, Ильиничны – это снизило бы и сам образ Григория. В его любви к ней – не только оправдание героини с её порочной красотой, необычайной силой чувства, передаваемой с помощью традиционных уподоблений их «жару», «огню», но и смысл всех скитаний. «Он хотел обнять Аксинью, но она тяжело опустилась перед ним на колени, обняла его ноги и, прижимаясь лицом к мокрой шинели, вся затряслась от сдерживаемых рыданий», – пишет Шолохов о последнем приезде Григория в дом Аксиньи. Героиня словно обременена тяжестью своего же чувства. Если в первом томе главной метафорой этой истории являлось «цветение растений, символ любви в народной поэзии», то в финале мы видим трагический расцвет этого чувства. И песня, которую слышит Аксинья, это её же вывод: Тега-тега, гуси серые, домой, Не пора ли вам наплаваться, Мне, бабёночке, наплакаться...Не пора ли вам наплаваться? Она наплакалась в канун своей гибели. В ночном переходе, когда героиня уезжает с Григорием из дома, из хутора, мрачные предчувствия гибели выражены голосами природы: «...надсаживались лягушки, и где-то далеко и глухо стонала выпь...» Григорий хоронит Аксинью с горестным чувством: их разлука будет короткой... • Как в Григории Мелехове преломились родовые черты характера? Какие типичные черты казачества воплотились в его образе? • Как вы думаете, почему один из талантов, отмеченных автором в Григории, это умение петь? • Почему, на ваш взгляд, Григорий с его строптивым характером не противился воле отца, женясь на Наталье? Как вы думаете? В чём принципиальное отличие Григория Мелехова от центральных персонажей романа Л.Н. Толстого «Война и мир»? *Прокомментируйте следующие слова литературоведа В.В. Петелина: «Типичность Григория Мелехова именно в том, что судьба его соответствует общему ходу объективного процесса, и это является самым важным признаком трагиче
49
Михаил Александрович Шолохов ского героя. Носитель трагического конфликта должен быть символом того, что совершается с той частью народа, к которой он принадлежит». Художественное своеобразие «Тихого Дона». Создание совершеннейшего романа-эпопеи в XX веке – это творческий подвиг Шолохова. Переоценить его невозможно. Век романа как крупной эпической формы считался многими завершённым в XIX веке. В 1928 году О. Мандельштам даже опубликовал статью «Конец романа», в которой доказывал: поскольку исчезает богатство человеческих биографий, а массовые деяния, предписанные формы поведения отменяют роль личности («акции личности в истории»), – роман гибнет: «Человек без биографии не может быть тематическим стержнем романа». Михаил Шолохов опроверг этот неоправданный пессимизм в отношении романа. Он показал целую систему взаимосвязанных героев, которые обрели биографию, развернули в себе яркие и новые жизнеощущения, целый спектр трагических раздумий о Родине, о доме, семье в эпоху революций. Традиционный «маленький» человек, даже такой, как Пантелей Прокофьевич, или его тихая спутница жизни Ильинична – нашли в себе силы активно противостоять вихрям истории, бороться за свою идею жизни. Роман Шолохова – это история труднейших нравственных восхождений. Даже Прохор Зыков, ординарец Григория Мелехова, долгое время комически повторяющий трагический путь своего командира, в конце повествования обрёл завершённость судьбы, человеческую значительность. Обратите внимание на взаимосвязь героев романа, на их эволюцию. Григорий, каким бы отчаянным, грозным он ни был в бою, никогда не способен был убить беспомощного старика, как это сделал Кошевой. Не мог он и жечь дома, хотя красные убили его брата Петра. Ещё более невозможно его превращение в расстрельщика Бунчука. И удерживают его от крайностей ожесточения такие носители традиционной морали, как мать Ильинична, как отец, тоже бегущий от войны. Эта система «персонажей-зеркал», помогающих главному герою увидеть в себе даже то, что он часто не желает видеть, так сложна, так активна в «Тихом Доне», что порой именно второстепенные герои предсказывают судьбу... главных. В финале романа Аксинья разъясняет сыну Григория Мишатке, что «никакой не бандит, твой отец... он так... несчастный человек», и вслед за этим страшнейшее несчастье – гибель Аксиньи! – постигает Григория. А простодушный ординарец Григория Прохор Зыков в финале тоже, как в зеркале, отражает, по-своему определяет конец скитальческого пути любимого командира: «Прохор всё об тебе говорил. Пропал, говорит, человек. На прошлой неделе зашёл погуторить об тебе и ажник слезами закричал...» Но ведь это кричит, протестуя против такого конца, не один Прохор, но и душа самой Аксиньи, оправдывающей героя. Обогащение биографий, сотворение великих судеб былых «маленьких»
50
Русская литературa XX века людей стало возможным благодаря многим обстоятельствам. Прежде всего особому «лабиринту сцеплений» (Л.Н. Толстой), т.е. воздействию одного героя на другого, их сближению и отталкиванию, сходству или различию. Ведь роман – это не просто большое пространство, обилие героев, длительное время действия. Автор романа, с одной стороны, должен вводить новых героев, а с другой – убирать со сценической площадки уже имеющихся, отодвигать их куда-то. Но читатель не должен «забывать» их, должен ждать встречи с ними. И, удивляясь, узнавать их, изумляться каждому новому явлению знакомого героя. Проследите только за Григорием в юности, Григорием после болезни, Григорием во время грустной встречи с Аксиньей, говорящим ей: «Аксютка, горлинка моя!» Всюду возникает новый вариант портрета, тип речи, система жестов. Какой удивительный круговорот встреч и расставаний с героями сотворён Шолоховым в романе, как переплетены линии судеб героев! Встречи, разлуки, утраты имеют глубочайшую причинно-следственную взаимосвязь... Где угодно мог умереть (погибнуть) Пантелей Прокофьевич – в хуторе возле Дона, по дороге к фронту. Но смерть этого хранителя, собирателя дома в слободе Белая Глина, в «отступе», среди бездомных пятнадцати тысяч беженцев, как бы завершает картину всеобщей катастрофы, утраты дома. Главнейшая же особенность «Тихого Дона», выдвигающая его на первое место среди всех эпопей XIX и XX веков, состоит в плотности конфликтов, сближенности враждебных начал. Рядом ходят Митька Коршунов и Михаил Кошевой, Листницкий и Бунчук, старик Коршунов, отец Натальи, и Штокман, Наталья и Аксинья. Но помимо этой обнажённости враждебных начал, распада семей действует и великая соединяющая, искупительная сила материнской любви, теплота дома, весь природный поток жизни. В «Тихом Доне» временами чрезвычайно трудно отделить авторскую речь и голоса персонажей, лирические отступления-описания (солнца, степи, неба) и неторопливые самообъяснения героев. Шолохов умножает прозорливость героев, обогащает их восприятие мира. Безусловно, целые фрагменты пейзажной лирики отмечены присутствием авторского голоса. «В небе, налитая синим, косо стояла золотая чаша молодого месяца, дрожали звёзды, зачарованная ткалась тишина»; «низкий, иссечённый мукой голос звучал тускло» и т.п. Совершенно неожиданно для всей казачьей среды сравнение поля боя, убитой лошади (вернее, её ноги) с «безголовой часовней» и все последующие словесные краски – «на лошадь круговиной упал снопик лучей, и нога с плотно прилежащей шерстью неотразимо зацвела, как некая чудесная, безлистая ветвь, окрашенная апельсинным цветом». Такие пейзажи кажутся порой приложенными к действию, автономными. Но, с другой стороны, стихия народной речи, фольклора, донских песен так властно вторгается в звучание авторского голоса, что возникает особый полифонизм, взаимодействие голосов: «стремя Дона» (а не стремнина), «меж замшелых глыб» (а не между), «Дуняшка... прожгла по базу» (т.е. стремительно пробежала), «со скотиньего база» (а не скотного), «живущий» (а не живучий), «сбочь дороги – могильный курган» (а не сбоку).
51
Михаил Александрович Шолохов Эти областные, диалектные слова играют роль своеобразного камертона, сразу обозначающего шолоховский хронотоп (время – пространство). Своеобразие повествовательной ткани «Тихого Дона» усиливается и постоянным присутствием мира природы, её неостановимой активной жизнью, позволяющей прочно скреплять все событийные ряды, сюжеты судеб всех героев. Особенно важны сложные «природно-исторические пейзажи»: так условно можно назвать те пейзажи, в которых вечное, природное, не зависимое от человека, смешано с преходящим, внесённым именно человеком. Так, в голоса природы вплетается часто и орудийный гул, и треск «работающего» пулемёта, а само солнце... заслоняется пожарами... Человеческие деяния как бы омрачают, «оскорбляют» пейзаж, искажают его. Но, с другой стороны, и природа, «измученная» пожарами, взрывами, другими знаками войны, всё же способна внезапно эти уродства истории яростно смыть. В финале романа, когда всего пять человек уцелело от всей банды Фомина и укрылось на острове, среди Дона, природное начало торжествует над тем страшным, смертоносным, что вносил человек: «Омывая остров, стремительно шла на юг полая вода. Она грозно шумела, прорывалась сквозь гряду вставших на пути её старых тополей и тихо, певуче, успокоенно лепетала, раскачивая верхушки затопленных кустов». Творческий путь гения не всегда – история удач. Анна Ахматова когда-то сказала о цене подвига: О, есть неповторимые слова, Кто их сказал, истратил слишком много... Сколько нравственных сил, мужества истратил Шолохов, создавая и отстаивая своё творение? Это никому не известно. Шолохов признавался позднее: «Вы не ждите от меня ничего более значительного, чем «Тихий Дон». Я сгорел, работая над «Тихим Доном». Сгорел...» «Его (Шолохова) дар художника можно, собственно, определить как любовь к суетному и милому земному странствию человека, с его самосознанием и страстями, с его радостью и горем, чувственной любовью, честолюбием и гордостью. Его увлекает зрелище жизни во всей её мощи и полноте», – писал финский писатель Мартти Ларни, противопоставляя гуманистический дар Шолохова «искусству» торговцев сенсациями, эротикой, разрушающими самые важные духовные связи в человеке.
Как вы думаете? М.А. Шолохов завершил роман так: Григорий, не дождавшись первомайской амнистии, вернулся домой в марте. «Он стоял у ворот родного дома, держал на руках сына… Это было всё, что осталось у него в жизни, что пока ещё роднило его с землёй и со всем этим огромным, сияющим под холодным солнцем миром».
52
Русская литературa XX века Интерпретация финала советской критикой вылилась в полемику. Можно выделить три основные концепции: • Григорий возвращается в хутор, приняв большевистскую правду, как большинство казаков-середняков. • Григорий – индивидуалист-отщепенец, отколовшийся от народа; не выдержав одиночества, приходит, чтобы умереть у порога родного дома. • Григорий – идеолог казачьей автономии; запутавшись, теряет всё лучшее в своей личности. Трагедия Мелехова сторонниками всех трёх точек зрения виделась как трагедия заблудившегося человека, не нашедшего единственно правильного пути в революции. Прокомментируйте финал романа и выскажите свою точку зрения. Это интересно!! Исследователь С.Н. Семанов в работе ,,В мире «Тихого Дона»" (1986) впервые приводит алфавитный перечень персонажей романа, включая безымянных и внесценических. Их 699 человек, – больше, чем в «Войне и мире» Л.Н. Толстого. Среди них есть подлинные исторические деятели – генералы Л. Корнилов, А. Каледин, П. Краснов (глава Донского правительства во время восстания 1919 г.). знаете ли вы, что...? • Проза Михаила Шолохова неоднократно привлекала внимание кинематографистов. Некоторые произведения писателя экранизировались неоднократно. Что касается «Тихого Дона», то первый фильм по этому роману был снят в то время, когда работа над романом ещё продолжалась. Приведём краткую фильмографию экранизаций шолоховских произведений: тихий дон (1931). Авторы сценария и режиссёры И. Правов и О. Преображенская. В ролях: А. Абрикосов (Григорий), Э. Цесарская (Аксинья). тихий дон (1957–1958). Автор сценария и режиссёр С. Герасимов. В ролях: П. Глебов (Григорий Мелехов), Э. Быстрицкая (Аксинья), З. Кириенко (Наталья), Л. Хитяева (Дарья), Д. Ильченко (Пантелей Прокофьевич), Б. Новиков (Митька Коршунов),
М. Глузский (Калмыков), И. Дмитриев (Листницкий) и др. судьба человека (1959). Режиссёр С. Бондарчук. В ролях: С. Бондарчук (Соколов),
З. Кириенко (Ирина), Павлик Борискин (Ванюшка), Ю. Аверин (Мюллер). донская повесть (1965). По мотивам рассказа «Шибалково семя». Режиссёр
В. Фетин. В ролях: Е. Леонов (Шибалок), Л. Чурсина (Дарья), Б. Новиков (Чубуков). они сражались за родину (1975). Режиссёр С. Бондарчук. В ролях: В. Шукшин (Лопахин), В. Тихонов (Стрельцов), С. Бондарчук (Звягинцев), Ю. Никулин (Некрасов),
Г. Бурков (Копытовский) и др. • Над произведениями М. Шолохова работали самые талантливые молдавские переводчики: И. Крецу, А. Козмеску, А. Бусуйок. Писатель И.К. Чобану отмечает, что «большая часть этого труда выполнена Игорем Крецу, который перевёл I том «Тихого Дона» и два тома «Поднятой целины». Выполнил он это с высоким художественным мастерством, с глубоким проникновением в текст оригинала».
53
Михаил Александрович Шолохов
ОбОбщим изученнОе
1. Каково значение Вёшенской в судьбе Шолохова? 2. Что вы знаете о казачестве как воинско-земледельческой общине, «войске»? Что предопределило его обособленность, автономность в годину смуты? Как характерные черты «казака» воплощены в Григории Мелехове? *3. В чём «Донские рассказы» предваряют, подготавливают «Тихий Дон», а в чём служат точкой отсчёта для движения вперёд? 4. Какую роль играет название «Тихий Дон» и как оно соотносится со всеми бурями, схватками на совсем не тихой донской земле? 5. В чём символический смысл имён двух любимых женщин Григория: Аксиньи (Ксения – «чужая») и Натальи («родная»)? 6. Почему в эпосе так важны вневременные, не сиюминутные, вечно актуальные собеседники героев – солнце, простор, природные стихии? *7. Какова роль казачьих песен в романе? Что такое песня для Григория: творимая народом исповедь, моление или способ «вылепить» из звучащей материи слова и музыки своё решение, модель поведения? 8. В чём проявляется идея Дома, воля к домостроительству Пантелея Прокофьевича? Только ли алчность собственника движет им? *9. Почему жизненный путь Листницкого выглядит дорогой к гибели? В чём внутренняя несостоятельность его «красивого» монархизма? 10. Принадлежит ли Григорий «середине», промежутку между крайностями? Почему этот герой ничего не берёт от любой крайности, белой и красной, а творит себя в беседах с вечными спутниками – солнцем, простором (землёй), песней? Какое мнение вынес Григорий о России после всех своих испытаний? 11. Как взаимодействуют, оттеняют сущность друг друга герои «Тихого Дона»? Например, трагичный Григорий и комичный Прохор Зыков? Дед Гришака и Григорий? 12. Как постепенно, в результате жизненных испытаний, вырастает образ Ильиничны, вначале молчаливой и запуганной? 13. Виктор Астафьев однажды сказал, что Шолохов неизменно в финалах своих произведений «даёт в руки герою ребёночка». Как меняются герои от этого дара судьбы? 14. Эпопея – это пересечение, наложение исторического линейного времени на время природное (циклическое). Что несёт с собой вторжение войны (фактор исторического времени) в «порядок жизни», природные циклы с их пахотой, севом, сенокосом, уборкой и т.п.? В чём высокий гуманистический смысл шолоховской эпопеи? 15. Какие произведения всемирной литературы ХХ века можно соотнести по сходности проблем, исследуемых в них, с романом М. Шолохова «Тихий Дон»? 16. В чём заключается актуальность романа М. Шолохова в наши дни?
54
Русская литературa XX века Темы для проектной деятельности: 1. Природные образы в романе М. Шолохова «Тихий Дон» и их значение. 2. «Мысль семейная» в романах Л.Н. Толстого «Война и мир» и М. Шолохова «Тихий Дон». 3. Евангельские мотивы в романе М. Шолохова «Тихий Дон». 4. Символика цветовых прилагательных в романе М. Шолохова «Тихий Дон». 5. Идея правды в романе М. Шолохова «Тихий Дон». Приглашаем в библиотеку Бирюков Ф.Г. Художественные открытия Михаила Шолохова. М., 1998. Колодный Л. Кто написал «Тихий Дон». М., 1995. Литвинов В. Вокруг Шолохова. М., 1991. Корниенко Н.В. «Сказано русским языком...»: Андрей Платонов и Михаил Шолохов. М., 2003. Кузнецов Ф.Ф. «Тихий Дон»: судьба и правда великого романа. М., 2005. Нянковский М.А. Шолохов в школе. Книга для учителя. Дрофа, М., 2002. Якименко Л. Избранные работы: том 2. Творчество М.А. Шолохова. М., 1982.
ПРОВеРЬТе СебЯ Т Е С Т № 1 Автор романа о гражданской войне «Разгром» А. Фадеев на одной из встреч с читателями сказал: «В гражданской войне происходит отбор человеческого материала, всё враждебное сметается революцией, всё неспособное к настоящей революционной борьбе... отсеивается, а всё поднявшееся из подлинных корней революции… закаляется, растёт, развивается в этой борьбе». Дайте развёрнутые ответы на следующие вопросы: 1. кажется ли вам правомерным такое мнение о гражданской войне? ответ аргументируйте. 8 баллов 2. в каких произведениях о гражданской войне отразились боль и ужас авторов от происходящего? подтвердите своё мнение, приведя не менее двух конкретных примеров (эпизодов) из указанных вами произведений. 12 баллов 3. какие герои вызывают у вас больше симпатии: М. кошевой («тихий дон» М. Шолохова), афонька бида, балмашев («конармия» и. бабеля), поднявшиеся из подлинных корней революции, или страдающие, ищущие свой путь, как григорий Мелехов, кирилл лютов? почему? 12 баллов 4. сформулируйте три вывода о том, почему эти произведения являются (либо не являются) актуальными в наши дни.
Niciun comentariu:
Trimiteți un comentariu