Читаешь его стихи, и словно бы твои самые главные и самые чистые чувства, отражаясь, возвращаются к тебе, и замирает сердце, узнавая их. Н. Коняев «Изранена судьба, очаг испепелён»: поиск спасительных вечных причалов – главный смысл духовного пути Рубцова Разве не испытывали чувства сиротства, бездомности Виктор Астафьев, ссыльнопоселенец в Игарке, и заброшенный послевоенной судьбой в Казахстан Евгений Носов, и навсегда потерявший родную деревню, ушедшую с могилами предков на дно рукотворного моря, Валентин Распутин? Тень раннего сиротства, жизни «в людях», без родного очага, коснулась многих писателей, поэтов, певцов. А безотцовщина Шукшина? Не избежал общей для многих судьбы и Николай Рубцов. Мать умерла. Отец ушёл на фронт. Соседка злая Не даёт проходу. Я смутно помню Утро похорон И за окошком Скудную природу. («Детство») Эти скупые строки воспоминания – и отпечаток индивидуальной судьбы, и часть того общего, типичного, что определяло судьбу поколения, вкусившего горький хлеб военного детства. Николай Рубцов родился 3 января 1936 года в городке Емецке Архангельской области. Он был пятым ребёнком в семье, в шесть лет (в 1942 году) потерял мать, фактически остался без отца и был отдан в детдом в селе Никольском под Тотьмой. Рубцов испытал горечь сиротства и бездомности, пожалуй, в самой полной, трагической мере. О ребяческой детдомовской «обиде» на раннее сиротство он, в сущности «подранок» войны, скажет ещё сдержанно: «Для нас звучало / Как-то незнакомо, / Нас обижало / Слово «сирота»...» С годами это чувство одиночества, тоски по своему, родному человеку, а главным образом по матери, обрело почти трагическое звучание. Множество раз Рубцов будет вспоминать – прямо или косвенно – именно безмолвную, всё понимающую мать. «Мать придёт и уснёт без улыбки» («Прощальная песня»); «Мать моя здесь похоронена / В детские годы мои» («Тихая моя родина»);
Николай Михайлович РУБЦОВ (1936–1971)
166
Русская литературa XX века
«Матушка возьмёт ведро, / Молча принесёт воды» («В горнице»). И если он порой говорил: «Ищу простой сердечный быт» («Кружусь ли я...») – и не находил его вплоть до 33 лет, не имея ни постоянной прописки, ни квартиры, – то имел в виду мать, её сердце, русский огонёк доброты. Можно ли удивляться тому, что после бесконечной смены общежитских коек, после детдома – во время работы на Кировском заводе, работы на тральщике на Балтике, после казарменных «уютов» на Северном флоте, студенческих коек Литературного института с 1962 года – поэт написал предельно искреннее стихотворение о спасительном причале – «Русский огонёк»?! Стихотворение «Русский огонёк» (1964) начинается с типичной для Рубцова картины странствий, скитаний. Конечно, скитаний вынужденных, обусловленных множеством причин. Нет особой чуткости в словах тех, кто задним числом говорит ныне о Рубцове: «по натуре Рубцов был бродягой», «образ жизни Рубцов вёл беспорядочный, богемный», «был... даже люмпеном». Всё похоже и всё... неверно, особенно в свете его же «Русского огонька», даже его прекрасного начала: Погружены в томительный мороз, Вокруг меня снега оцепенели, Оцепенели маленькие ели, И было небо тёмное, без звёзд. Какая глушь! Я был один живой, Один живой в бескрайнем мёртвом поле! Вдруг тихий свет (пригрезившийся, что ли?) Мелькнул в пустыне, как сторожевой... Боль одиночества не выставлена напоказ, она даже не названа, но отголосок её звучит в недоверии к огоньку, к свету – «пригрезившийся, что ли?». По интонации, особой напевности стихотворение изначально противостоит модной в 60-е годы гражданской лирике, с её громкими возгласами, обращениями к потенциальному читателю. Напевность усиливает повторение глагола «оцепенели», ощущение одиночества подчёркивается двойным повторением сочетания «один живой». Как сильно обозначена тема оцепенения: «мёртвое поле», «в пустыне»! Свет огонька в мёртвом поле, среди оцепенения не яркий и не слабый – он кроткий, «тихий». «Тихий ангел пролетел»… – не в таком ли свете? Поэт избегает ударных звуков и ударных красок ради одного: Николай Рубцов в детдоме под Тотьмой.
167
Поэзия второй половины XX века усилить звучание столь же тихих, негромких истин, которые живут в сердцах людей, ещё поддерживающих огонёк, готовых сказать путнику: «Вот печь для вас... И тёплая одежда»... Кто же они, эти держатели спасительного огня, те, кто в ответ на предложение оплатить ночлег, отвечают: «Господь с тобой! Мы денег не берём...»? Они рождают в путнике ответное обещание: – Что ж, – говорю, – желаю вам здоровья! За всё добро расплатимся добром, За всю любовь расплатимся любовью... Это собирательный образ русских женщин, матерей, знающих горечь утрат, переживших гибель сыновей. Как всегда в стихах-сновидениях Рубцова, они в тени. Есть только горестный намёк на их сиротство, они живут прошлым. Намёк возникает при беглом осмотре «жёлтых снимков», т.е. фотографий далёких предвоенных и военных лет («сиротский смысл семейных фотографий»). Этот намёк усилен дважды повторенным вопросом: «Скажи, родимый, будет ли война?» Может быть, всё очарование лирики Рубцова в подобных молчаливых, во всяком случае немногословных душевных движениях? В способности поэта переживать как свою боль далёкие и чужие утраты? В его муках печали, меланхолии образ дорогого ему человека, той же матери, образ себя самого в детстве так хочется возродить, удержать в памяти! Финал изумительного стихотворения – это уже апофеоз добра, громкое утверждение мысли, что ещё «свет не без добрых людей», что среди всеобщего кочевья, временных причалов и приютов жив этот огонёк: Спасибо, скромный русский огонёк, За то, что ты в предчувствии тревожном Горишь для тех, кто в поле бездорожном От всех друзей отчаянно далёк, За то, что, с доброй верою дружа, Среди тревог великих и разбоя Горишь, горишь, как добрая душа, Горишь во мгле – и нет тебе покоя… В других стихотворениях тема «русского огонька», расплаты добром за добро, как воплощение истинной взаимосвязи людей, принимает характер молений, просьб к России, предостережений. Действительно, «нет тебе покоя». Без грусти, без утрат, оказывается, нельзя идти в жизни... Мелководье, упрощение – это уже полная утрата того, что «душа хранит» (не память, а душа). Поэт словно предугадал то, что ныне философы называют главным мошенничеством массовой, клиповой, рекламной псевдокультуры: «Создание образа жизни без утраты... В рекламе жизнь – это жизнь в ничем не ограниченной полноте, потому что в любой момент мы можем докупить себе новую вещь и переживать жизнь ещё прекрасней» (М. Янион). Но вместе с такой безгранич
168
Русская литературa XX века но «счастливой» жизнью исчезает и память о родстве, и способность к боли и состраданию. Возникает не очаг тепла, не «русский огонёк», а лживая общность людей с урезанными желаниями и чувствами. Замолкает целый оркестр чувств. И потому поэт вновь и вновь уверяет себя и других: «В этой деревне огни не погашены, / Ты мне тоску не пророчь!» («Зимняя песня»); «Огонь в печи не спит, перекликаясь / С глухим дождём, струящимся по крыше» («Осенние этюды»); «Россия, Русь! Храни себя, храни!» («Видения на холме») и др. *Самостоятельный анализ текста Прочитайте стихотворение Н. Рубцова «Душа хранит» (1966) и проанализируйте его, опираясь на следующие вопросы и задания. 1. Обратитесь к первой строфе стихотворения. Что скрывается за внешней, изобразительной стороной представленной поэтом картины? Сопоставьте её с началом известного стихотворения А. Блока «Река раскинулась. Течёт, грустит лениво…» из цикла «На поле Куликовом». 2. С помощью каких художественных средств создаётся собирательный образ Руси во второй строфе? Почему Божий храм отражается не гладью водного зеркала, а его «глубиной»? 3. В чём смысл метафоры «Русь – великий звездочёт»? Что противопоставляет поэт разрушительной силе времени? 4. Как последняя строфа стихотворения соотносится с его заглавием? В чём для поэта выражается «красота былых времён»? *5. Выделите ключевые образы стихотворения, раскройте многозначность их звучания. 6. В каком отношении можно говорить о «программности» этого стихотворения в творчестве Рубцова? 7. Прокомментируйте следующее высказывание известного критика В. Кожинова о поэзии Н. Рубцова: «Дело вовсе не в том, что поэт говорит нечто о природе, истории, народе… Дело в том, что в его поэзии как бы говорят сами природа, история, народ». Лаконичное стихотворение «В горнице» (1963) имеет удивительный зачин (запев): В горнице моей светло, Это от ночной звезды. Матушка возьмёт ведро, Молча принесёт воды. Поэт, по сути, раскрывает секрет негасимости «русского огонька»: он способен оживать и в свете «звезды полей», в свете того, что душа хранит, в особом звучании тишины Родины. Если Рубцов действительно был «путником на краю поля», как удачно сказал его биограф Николай Коняев, то весь путь этого путника, как общенационального поэта, состоял из уходов и возвращений. Он весь в кружении, в непокое, полон обострённого слуха («Я люблю, когда шумят берёзы», «Острова свои обогреваем», «И меж берёз, домов, поленниц/
169
Поэзия второй половины XX века
1Стихотворение «Тихая моя родина» см. на стр. 268.
Горит, струясь, небесный свет!» и др.). Он уходит и... не уходит. Не следует поэтому печалиться вместе с поэтом, уверявшим в «Дорожной элегии», что он вечно в разлуке с чем-то дорогим: Дорога, дорога. Разлука, разлука. Знакома до срока Дорожная мука. И отчее племя, И близкие души, И лучшее время Всё дальше, всё глуше... В действительности (и это секрет «лёгкой светописи» всей поэзии Рубцова) светлые души и мгновения всегда с ним. Они всё ближе и ближе… Что же за горница возникает в стихотворении «В горнице»? Загадочно в самом запеве этого стихотворения многое. Откуда явилась в эту горницу, освещённую даже не светом луны, что вполне возможно, а светом звезды, молчаливая мать, названная нежно – «матушка»? Не частица ль это страдающей души, всё той же сиротской души поэта? Как возникает это ведро, полное живой воды (полное ведро – к счастью), и даже не ведро, а, скорее, тема какой-то жажды душевной, чувство неисполненного долга? Две следующие строфы стихотворения о неполитых, увядших цветах «в садике моём», о лодке, забытой, догнивающей на речной мели, наконец, обещание: «Буду поливать цветы, / Думать о своей судьбе» приближают читателя к далёкому 1942 году. Тогда чужие люди объявили пятерым детям: «Ваша мама умерла». Драма не развёрнута, сжата, уведена внутрь. Не всё объясняет и подсказка исследователей: мол, поэт забыл снабдить стихотворение подзаголовком «сон», хотя оно явно разворачивает именно сновидение, возрождает свет звезды, который освещает никогда не умиравшую в памяти поэта мать. А горница – это его душа. Это всё отчасти справедливо, но всегда необходимо включать в анализ этого стихотворения и другие строки поэта о матери, о ночной звезде, о лодке. Анализ черновых вариантов этого стихотворения, в котором тень матери всколыхнула душу, а ночная звезда осветила вечное обязательство взращивать этот цветок, знак благодарности матери, любви («буду поливать цветы»), позволяет создать множество дополнительных версий его понимания. Да, это сон, а свет звезды – это свет, замерцавший в душе... И эти «красные цветы мои», что в «садике завяли все», неразрывно связаны с матерью, с её смертью. В черновиках остались две чудесные строфы, к сожалению, вычеркнутые: Сколько же в моей дали Радостей пропало, бед? Словно бы при мне прошли Тысячи безвестных лет. Словно бы я слышу звон Вымерших пасхальных сёл... Сон, сон, сон Тихо затуманит всё... Диалог поэта с Россией в стихотворениях «Душа хранит», «Тихая моя родина»1, «Над вечным покоем», «Журавли», «Ферапонтово» не имел аналогов в поэзии 60–80-х годов.
170
Русская литературa XX века Их и сейчас часто не понимают, создавая из поэзии Рубцова «страну без соседей». Вошло в моду подчёркивать явную «нездешность» Рубцова, его ангельскую природу, его обращение только к таинственным, «бездонным глубинам, недоступным для государства и общества, созданным цивилизацией», к безначальной «стихии ветра», к пению «незримых певчих» (В. Кожинов), подчёркивать его причастность «к тому, что, в сущности, невыразимо» (М. Лобанов). Биограф поэта Николай Коняев порой эту легенду о нездешности Рубцова, этакого Моцарта, занесшего в нашу эпоху несколько «песен райских», доводит до предела. Даже обычный ливень, затяжной дождь («Седьмые сутки дождь не умолкает, / И некому его остановить...») для биографа связан «с грозным десятым стихом из седьмой главы книги «Бытие»: «Через семь дней воды потопа пришли на землю». Да ведь такие потопы на Вологодчине вполне естественны: это вовсе не наказание земле за то, что «она растленна, ибо всякая плоть извратила путь свой на земле». Если верить в такие высокие, но всё-таки книжные истоки сновидений Рубцова, то почему она не столь тяжеловесна, как поэзия премудрого его земляка Н. Клюева, почему его певческая сила столь близка, понятна, открыта всем? И почему потребность в его слове так конкретна, так определенна у всех, кто жаждет очиститься, просветлиться перед памятью поэта? Кто жаждет повторить вслед за поэтом – как вызов всему жестокому, бесчестному, что грубо навязывается Родине – его строки: До конца До тихого креста Пусть душа Останется чиста! Перед этой Жёлтой, захолустной Стороной берёзовой Моей. Диалог поэта с Родиной, Русью или с «этой деревней», в которой «огни не погашены», наконец, со «старой дорогой», где «русский дух в веках произошёл», как правило, свершается под знаком вечности. На часах поэта как будто нет секундных стрелок современности. Здесь – века, здесь стоит «как сон столетий, Божий храм». И даже мелькает берёза – «старая, как Русь, – / И вся она как огненная буря» («Осенние этюды»). Вечной музыкой ему представляется, скорее, шум берёз, нежели перипетии обыденной жизни: ...Слушаю – и набегают слёзы На глаза, отвыкшие от слёз. Всё очнётся в памяти невольно, Отзовётся в сердце и крови. Ещё большую власть над временем имеет светлая печаль путешествий в детство: она «как лунный свет овладевает миром». В целом, если учесть, что поэт нередко создаёт, уточняет смысл образа «звезда полей» в разных стихотворениях, говоря даже о России: «О, Русь – великий звездочёт», сам образ Руси для него высок, несокрушим и свят. Её звёзд – не свергнуть с высоты!
171
Поэзия второй половины XX века При жизни Николай Рубцов выпустил всего четыре небольших книги лирики: «Лирика» (1965), «Звезда полей» (1967), «Душа хранит» (1969) и «Сосен шум» (1970). Вечное и современное плотно сплелись, сгустились в его зрелой лирике. Переберите в памяти хотя бы некоторые из рубцовских запевов, обращений к себе или к Руси: это часто самостоятельные, миниатюрные стихотворения из одной или нескольких строк. Они преисполнены опыта страданий века и сострадания, молитвенной страстности: Остановись, дороженька моя! («Гуляевская горка») Горел прощальный наш костёр, Как мимолётный сон природы... («Прощальный костёр») В минуту музыки печальной Я представляю жёлтый плес. («В минуту музыки») С каждой избою и тучею, С громом, готовым упасть, Чувствую самую жгучую, Самую смертную связь. («Тихая моя родина») Кажется, что это остановленный «час души», миг души... Текста мало, а подтекст беспределен, произнесённое слово быстро отзвучит, но «эхо», «звучащая» пауза не кончается, длится, становясь содержанием. В диалоге с Россией Рубцов обладал, конечно, одним поистине беспредельным простором, которого, как он предвидел, больше всего страшились все недруги России: ему было необыкновенно просторно не в прошлом, а в вечном, там, где «русский дух в веках произошёл» («Старая дорога»), где царствует «бессмертных звёзд Руси, / Спокойных звёзд безбрежное мерцанье» («Видения на холме»). Он буквально увлекал и утешал тех, кто ещё искал единения с душой Родины, с её песней, с её святой простотой: О, сельские виды! О дивное счастье родиться В лугах, словно ангел, под куполом синих небес! Боюсь я, боюсь я, как вольная сильная птица, Разбить свои крылья и больше не видеть чудес! И потому, как проницательно заметил критик В. Кожинов, Рубцову так необходим был почти неземной свет, идеальнейший, звучащий вид материи. Во всей его поэзии много молчания, много невысказанных вопросов, почти отсутствуют ударные краски, собственно красочность. Но в ней живёт – в любой строке, в любом пейзаже – свет. Светлый покой Опустился с небес.
172
Русская литературa XX века
Когда заря, светясь по сосняку, Горит, горит, и лес уже не дремлет. Светлыми звёздами нежно украшена Тихая зимняя ночь... Это, конечно, свет той печали, о которой Пушкин сказал: «Печаль моя светла». И свет сердца, почти начало «святости» в душе. Ведь молитва – это тоже свет, свечение и мерцание доброты, начало «русского огонька». «В душевном порыве, в красках его поэзии, – писал о Рубцове Г.В. Свиридов в своём дневнике, – с преобладанием густого чёрного цвета, столь характерного для Севера России, в итоге побеждает именно свет, сберегающий связь времён, отгоняющий все беззвёздные кошмары, способные оцепенить природу и народ». И понятия «национальная идея», «русская идея» для Рубцова – это совсем не то, что выдумали, напророчили те или иные движения, партии, мыслители, а то, что «возвышенная сила», в конечном счёте Бог, предопределили России, промыслили про её судьбу, про её вечность. Долг поэта – разгадать этот промысел, раскрыть «что-то Божье в земной красоте»: И однажды возникло из грёзы, Из молящейся этой души, Как трава, как вода, как берёзы, Диво дивное в русской глуши! («Ферапонтово») ОбОбщим изученнОе
1. Как известно, Сергей Есенин, назвавший себя «поэтом золотой бревенчатой избы», возражал против сужения его творчества до «деревенской» темы. Что можно сказать в этой связи о лирике Николая Рубцова? Что, по вашему мнению, составляет её внутренний стержень? 2. «Душа», «свет», «звезда», «лодка» – эти и другие образы-мотивы являются ключевыми для рубцовской лирики. Проследите их развитие в стихотворениях поэта разных лет. Меняется или остаётся неизменным их внутренний смысл? 3. В жизни каждого поэта есть свои вершины и свои «бездны». Как в творчестве Рубцова соотносятся «кризисные» мотивы («Я умру в крещенские морозы…», «Гость», «Посвящение другу») и пафос жизнеутверждения, жизнеприятия («Подорожники», «Доволен я буквально всем!», «Букет»)? Что ближе для вас в лирике Н. Рубцова?
173
Поэзия второй половины XX века *4. В творчестве Рубцова немало стихов, посвящённых великим русским поэтам («О Пушкине», «Приезд Тютчева», «Сергей Есенин»). Ощущается ли влияние указанных авторов на его лирику? Проиллюстрируйте свои наблюдения. 5. В чём заключается «феномен» Рубцова, лирика которого стала общенациональным достоянием? Что, по вашему мнению, составляет наиболее важную черту творчества поэта?
Приглашаем в библиотеку Бараков В. Лирика Николая Рубцова. Вологда, 1993. Кожинов В. Николай Рубцов. М., 1976. Коняев Н. Николай Рубцов. М., 2001 (ЖЗЛ).
АВТОРСкАя ПЕСНя 60–80-х гОДОВ Рождение жанра песни-рассказа, песни-исповеди, песни-моноспектакля, в котором поющий поэт становится своеобразным режиссёром, музыкантом и, естественно, актёром, «выпевающим», выговаривающим свои стихи, – прямое следствие торопливого перемещения духовно-нравственных ориентаций молодого поколения 60-х годов с общественного на частное, интимное. У истоков авторской песни – задолго до Булата Окуджавы и Владимира Высоцкого, до Новеллы Матвеевой, Юлия Кима, Александра Башлачёва, Виктора Цоя – стоял молодой поэт с гитарой и рюкзаком, менестрель студенчества, давший ему голос, Юрий Визбор (1934–1984). Он был выпускником одного из московских пединститутов, радио- и тележурналистом. Главная заслуга этого барда первого поколения в создании десятков «песен в свитере», «песен в ковбойке» (туристических, «таёжных», альпинистских и т.п.). Он начал выпуск гибких грампластинок в журнале «Кругозор», пропаганду авторской песни в программах «Экран» на Центральном телевидении, наконец, в кино. До сих пор часто звучит его песня «Милая моя, солнышко лесное…» о прощании у янтарной сосны, когда «крылья сложили палатки» и «крылья расправил искатель разлук – самолёт». Юрий Визбор верил, что «сами песни чуть-чуть делают время… выступают как советчики, выдвигают свою «аргументацию». Песни Александра галича (настоящее имя – Гинзбург Александр Аркадьевич, 1918–1977) выросли на другой основе: это был уже вызов, утрированное нравственное противостояние частной жизни и казёнщины. Не случайно возникла в песнях А. Галича и лагерная тема. В его моноспектаклях неизменно присутствовали театральная сюжетность, сценичность (он учился в театральной студии и создал пьесы «Вас вызывает Таймыр» (1948), сценарий фильма «Верные друзья» и т.п.) – ощущалась ориентация на высокую поэзию
(Б. Пастернака, А. Ахматовой), на библейские образы. В отличие от Ю. Визбора, от других певцов «таёжной романтики», А. Галич культивировал тоскли
174
Русская литературa XX века вый монолог, предельно злободневную, актуально-политизированную песнюбалладу, явно рвущуюся из интимной компании на площадь, в толпу: Я и сам живу – первый сорт! Двадцать лет, как день, разменял! Я в пивной сижу, словно лорд, И даже зубы есть у меня! Это был песенник-агитатор, не отходящий от идей «оттепели» даже в семейно-бытовых балладах, в таких стихах, как «Благословенность одиночества», «Старательский вальсок», «Последняя песня». Он сам говорил о себе: «Я ору ором», – и высмеивал демагогов и молчунов. Но рационализм, заданность по-своему иссушали эти моноспектакли, вариант «громкой» лирики. Булат Окуджава (1924–1997), поэт-фронтовик, исторический романист – его перу принадлежат романы «Бедный Авросимов. Глоток свободы» (1969), «Путешествие дилетантов» (1976–1978), «Свидание с Бонапартом» (1983) – внёс в авторскую песню элементы городского романса, мягкой романтичности, весьма естественного, органичного синтеза высокой лирики и разговорной лексики. Его песни о «последнем случайном» троллейбусе, ночном корабле, где отчаявшейся человеческой душе приходят на помощь «матросы», о наивном парне, что «циркачку полюбил» («ему б кого-нибудь попроще»), о Смоленской дороге, о весёлом барабанщике, наконец, о мужской компании, готовой пропеть «Славу Женщине моей» – это огромный единый мегатекст, оппозиция пошлости и обыденщине, яркое утверждение самоценности человеческой личности. И гимн её страстному стремлению к единению перед лицом зла: «Возьмёмся за руки, друзья, чтоб не пропасть поодиночке». Музыкален был для поэта весь мир окружающей жизни – от обычного московского двора, где царствовал Король (Лёнька Королёв), Арбата («Ах, Арбат, мой Арбат, ты – моё отечество») до душевных состояний воинов уходящего в ночь ударного батальона (кинофильм «Белорусский вокзал», 1971). Везде звучит «надежды маленький оркестрик», всюду – благодаря рефренам, повторам, ретроспективам – являются «часовые любви» или «три сестры милосердных – Вера, Надежда, Любовь». Булат Окуджава не был проповедником агрессивности, он, как мог, противостоял оскудению, огрублению интеллектуального слоя общества. Поэтому человек, не живший на Арбате, мог искренне, думая о своём, подпевать поэту, создателю театра одного актёра: Ах, Арбат, мой Арбат, ты – моё отечество, никогда до конца не пройти тебя! О неисчерпаемости чувства Родины и человеческой души говорил монотеатр Б. Окуджавы.
175
Поэзия второй половины XX века Поэт был глубоко искренен, когда пел: «И заслушаюсь я, и умру от любви и печали», «не расставайтесь с надеждой, маэстро, не убирайте ладони со лба». К какому времени обращена ностальгия Окуджавы – к прошлому, будущему, к вечной мечте? Присутствует ли в песнях Окуджавы ощущение преодоления боли, праздника жизни, на который не допущены грубость, душевная бедность? Владимир Высоцкий (1938–1980), актёр театра на Таганке, начавший петь ещё на «капустниках» Школы-студии МХАТа, провёл авторскую песню по пути эстетически рискованному: он начал с вариаций «блатного» фольклора, жестокой тюремной исповедальности, с воспроизведения жутких ситуаций блатной баллады. Тут он отчасти похож на А. Галича. Но уже к 1965 году он открыл для себя возможности резкого обогащения, расширения ресурсов, потенциала своей «напористой», трагедийной песни. «Охота на волков», «Кони привередливые» (1972), «Мы вращаем Землю» (1972), наконец, самые зрелые песни, полные предчувствия смерти («Но я приду по ваши души!», «Мне судьба – до последней черты, до креста» и др.), поражали совершенством перевоплощения, сменой авторских масок, серьёзностью взгляда на устройство мира и человеческих душ. Он вернул образу поэта-певца предельную открытость, душевную обнажённость, даже надрыв, что в итоге его песню и истощило: Я освещён, доступен всем глазам, – Чего мне ждать – затишья или бури? Я к микрофону встал, как к образам... Нет-нет! сегодня точно – к амбразуре! Песни Высоцкого предельно, преднамеренно диалогичны: он не выносил немой, застывшей аудитории, искал экстремальных средств, чтобы вызвать отклик, ответ, он буквально кричал. Даже простейшая просьба – Протопи ты мне баньку по-белому – Я от белого свету отвык, – Угорю я – и мне, угорелому, Пар горячий развяжет язык, – это заявка сразу и на исповедь, и на диалог. Всей ситуацией «охоты на волков», т.е. предельным самообнажением, криком: «Обложили меня! Обложили!» – Высоцкий провоцирует ответ, не вялое сострадание, а готовность к помощи. Как и в песне «Он не вернулся из боя». «Наши мёртвые нас не оставят в беде,/ Наши павшие – как часовые», – пел он, но всё безмолвие, окружающее героя, его безответный оклик: «Друг! Оставь покурить!» – рождают жгучее чувство какой-то беды, желание заполнить этот провал. Любил ли Высоцкий своих опустившихся героев в таких песнях, как «Диалог у телевизора»
176
Русская литературa XX века («Ой, Вань! Смотри, какие клоуны!..») или «Милицейский протокол» («Считать по-нашему, мы выпили немного...»)? Или он, как некогда М.М. Зощенко, отчасти страшился этих душевных бедолаг, «унесённых водкой»? В 80-е годы среди бардов, связанных с традициями рок-музыки, выделялcя певец Игорь Тальков (1956–1991), ставший известным вначале благодаря проникновенно-лиричным «Чистым прудам», а впоследствии создавший множество политических и гражданско-патриотических песен («Война», «Метаморфозы», «Господа-демократы», «Россия», «Родина моя»). Он верил, что «поэты не рождаются случайно», а в одной из самых глубоких своих песен, невольно предсказав собственную трагическую гибель, признался в заветной мечте: Я пророчить не берусь, Но точно знаю, что вернусь, Пусть даже через сто веков, В страну не дураков, а гениев. И, поверженный в бою, Я воскресну и спою На первом дне рождения страны, вернувшейся с войны.
Николай Михайлович РУБЦОВ (1936–1971)
166
Русская литературa XX века
«Матушка возьмёт ведро, / Молча принесёт воды» («В горнице»). И если он порой говорил: «Ищу простой сердечный быт» («Кружусь ли я...») – и не находил его вплоть до 33 лет, не имея ни постоянной прописки, ни квартиры, – то имел в виду мать, её сердце, русский огонёк доброты. Можно ли удивляться тому, что после бесконечной смены общежитских коек, после детдома – во время работы на Кировском заводе, работы на тральщике на Балтике, после казарменных «уютов» на Северном флоте, студенческих коек Литературного института с 1962 года – поэт написал предельно искреннее стихотворение о спасительном причале – «Русский огонёк»?! Стихотворение «Русский огонёк» (1964) начинается с типичной для Рубцова картины странствий, скитаний. Конечно, скитаний вынужденных, обусловленных множеством причин. Нет особой чуткости в словах тех, кто задним числом говорит ныне о Рубцове: «по натуре Рубцов был бродягой», «образ жизни Рубцов вёл беспорядочный, богемный», «был... даже люмпеном». Всё похоже и всё... неверно, особенно в свете его же «Русского огонька», даже его прекрасного начала: Погружены в томительный мороз, Вокруг меня снега оцепенели, Оцепенели маленькие ели, И было небо тёмное, без звёзд. Какая глушь! Я был один живой, Один живой в бескрайнем мёртвом поле! Вдруг тихий свет (пригрезившийся, что ли?) Мелькнул в пустыне, как сторожевой... Боль одиночества не выставлена напоказ, она даже не названа, но отголосок её звучит в недоверии к огоньку, к свету – «пригрезившийся, что ли?». По интонации, особой напевности стихотворение изначально противостоит модной в 60-е годы гражданской лирике, с её громкими возгласами, обращениями к потенциальному читателю. Напевность усиливает повторение глагола «оцепенели», ощущение одиночества подчёркивается двойным повторением сочетания «один живой». Как сильно обозначена тема оцепенения: «мёртвое поле», «в пустыне»! Свет огонька в мёртвом поле, среди оцепенения не яркий и не слабый – он кроткий, «тихий». «Тихий ангел пролетел»… – не в таком ли свете? Поэт избегает ударных звуков и ударных красок ради одного: Николай Рубцов в детдоме под Тотьмой.
167
Поэзия второй половины XX века усилить звучание столь же тихих, негромких истин, которые живут в сердцах людей, ещё поддерживающих огонёк, готовых сказать путнику: «Вот печь для вас... И тёплая одежда»... Кто же они, эти держатели спасительного огня, те, кто в ответ на предложение оплатить ночлег, отвечают: «Господь с тобой! Мы денег не берём...»? Они рождают в путнике ответное обещание: – Что ж, – говорю, – желаю вам здоровья! За всё добро расплатимся добром, За всю любовь расплатимся любовью... Это собирательный образ русских женщин, матерей, знающих горечь утрат, переживших гибель сыновей. Как всегда в стихах-сновидениях Рубцова, они в тени. Есть только горестный намёк на их сиротство, они живут прошлым. Намёк возникает при беглом осмотре «жёлтых снимков», т.е. фотографий далёких предвоенных и военных лет («сиротский смысл семейных фотографий»). Этот намёк усилен дважды повторенным вопросом: «Скажи, родимый, будет ли война?» Может быть, всё очарование лирики Рубцова в подобных молчаливых, во всяком случае немногословных душевных движениях? В способности поэта переживать как свою боль далёкие и чужие утраты? В его муках печали, меланхолии образ дорогого ему человека, той же матери, образ себя самого в детстве так хочется возродить, удержать в памяти! Финал изумительного стихотворения – это уже апофеоз добра, громкое утверждение мысли, что ещё «свет не без добрых людей», что среди всеобщего кочевья, временных причалов и приютов жив этот огонёк: Спасибо, скромный русский огонёк, За то, что ты в предчувствии тревожном Горишь для тех, кто в поле бездорожном От всех друзей отчаянно далёк, За то, что, с доброй верою дружа, Среди тревог великих и разбоя Горишь, горишь, как добрая душа, Горишь во мгле – и нет тебе покоя… В других стихотворениях тема «русского огонька», расплаты добром за добро, как воплощение истинной взаимосвязи людей, принимает характер молений, просьб к России, предостережений. Действительно, «нет тебе покоя». Без грусти, без утрат, оказывается, нельзя идти в жизни... Мелководье, упрощение – это уже полная утрата того, что «душа хранит» (не память, а душа). Поэт словно предугадал то, что ныне философы называют главным мошенничеством массовой, клиповой, рекламной псевдокультуры: «Создание образа жизни без утраты... В рекламе жизнь – это жизнь в ничем не ограниченной полноте, потому что в любой момент мы можем докупить себе новую вещь и переживать жизнь ещё прекрасней» (М. Янион). Но вместе с такой безгранич
168
Русская литературa XX века но «счастливой» жизнью исчезает и память о родстве, и способность к боли и состраданию. Возникает не очаг тепла, не «русский огонёк», а лживая общность людей с урезанными желаниями и чувствами. Замолкает целый оркестр чувств. И потому поэт вновь и вновь уверяет себя и других: «В этой деревне огни не погашены, / Ты мне тоску не пророчь!» («Зимняя песня»); «Огонь в печи не спит, перекликаясь / С глухим дождём, струящимся по крыше» («Осенние этюды»); «Россия, Русь! Храни себя, храни!» («Видения на холме») и др. *Самостоятельный анализ текста Прочитайте стихотворение Н. Рубцова «Душа хранит» (1966) и проанализируйте его, опираясь на следующие вопросы и задания. 1. Обратитесь к первой строфе стихотворения. Что скрывается за внешней, изобразительной стороной представленной поэтом картины? Сопоставьте её с началом известного стихотворения А. Блока «Река раскинулась. Течёт, грустит лениво…» из цикла «На поле Куликовом». 2. С помощью каких художественных средств создаётся собирательный образ Руси во второй строфе? Почему Божий храм отражается не гладью водного зеркала, а его «глубиной»? 3. В чём смысл метафоры «Русь – великий звездочёт»? Что противопоставляет поэт разрушительной силе времени? 4. Как последняя строфа стихотворения соотносится с его заглавием? В чём для поэта выражается «красота былых времён»? *5. Выделите ключевые образы стихотворения, раскройте многозначность их звучания. 6. В каком отношении можно говорить о «программности» этого стихотворения в творчестве Рубцова? 7. Прокомментируйте следующее высказывание известного критика В. Кожинова о поэзии Н. Рубцова: «Дело вовсе не в том, что поэт говорит нечто о природе, истории, народе… Дело в том, что в его поэзии как бы говорят сами природа, история, народ». Лаконичное стихотворение «В горнице» (1963) имеет удивительный зачин (запев): В горнице моей светло, Это от ночной звезды. Матушка возьмёт ведро, Молча принесёт воды. Поэт, по сути, раскрывает секрет негасимости «русского огонька»: он способен оживать и в свете «звезды полей», в свете того, что душа хранит, в особом звучании тишины Родины. Если Рубцов действительно был «путником на краю поля», как удачно сказал его биограф Николай Коняев, то весь путь этого путника, как общенационального поэта, состоял из уходов и возвращений. Он весь в кружении, в непокое, полон обострённого слуха («Я люблю, когда шумят берёзы», «Острова свои обогреваем», «И меж берёз, домов, поленниц/
169
Поэзия второй половины XX века
1Стихотворение «Тихая моя родина» см. на стр. 268.
Горит, струясь, небесный свет!» и др.). Он уходит и... не уходит. Не следует поэтому печалиться вместе с поэтом, уверявшим в «Дорожной элегии», что он вечно в разлуке с чем-то дорогим: Дорога, дорога. Разлука, разлука. Знакома до срока Дорожная мука. И отчее племя, И близкие души, И лучшее время Всё дальше, всё глуше... В действительности (и это секрет «лёгкой светописи» всей поэзии Рубцова) светлые души и мгновения всегда с ним. Они всё ближе и ближе… Что же за горница возникает в стихотворении «В горнице»? Загадочно в самом запеве этого стихотворения многое. Откуда явилась в эту горницу, освещённую даже не светом луны, что вполне возможно, а светом звезды, молчаливая мать, названная нежно – «матушка»? Не частица ль это страдающей души, всё той же сиротской души поэта? Как возникает это ведро, полное живой воды (полное ведро – к счастью), и даже не ведро, а, скорее, тема какой-то жажды душевной, чувство неисполненного долга? Две следующие строфы стихотворения о неполитых, увядших цветах «в садике моём», о лодке, забытой, догнивающей на речной мели, наконец, обещание: «Буду поливать цветы, / Думать о своей судьбе» приближают читателя к далёкому 1942 году. Тогда чужие люди объявили пятерым детям: «Ваша мама умерла». Драма не развёрнута, сжата, уведена внутрь. Не всё объясняет и подсказка исследователей: мол, поэт забыл снабдить стихотворение подзаголовком «сон», хотя оно явно разворачивает именно сновидение, возрождает свет звезды, который освещает никогда не умиравшую в памяти поэта мать. А горница – это его душа. Это всё отчасти справедливо, но всегда необходимо включать в анализ этого стихотворения и другие строки поэта о матери, о ночной звезде, о лодке. Анализ черновых вариантов этого стихотворения, в котором тень матери всколыхнула душу, а ночная звезда осветила вечное обязательство взращивать этот цветок, знак благодарности матери, любви («буду поливать цветы»), позволяет создать множество дополнительных версий его понимания. Да, это сон, а свет звезды – это свет, замерцавший в душе... И эти «красные цветы мои», что в «садике завяли все», неразрывно связаны с матерью, с её смертью. В черновиках остались две чудесные строфы, к сожалению, вычеркнутые: Сколько же в моей дали Радостей пропало, бед? Словно бы при мне прошли Тысячи безвестных лет. Словно бы я слышу звон Вымерших пасхальных сёл... Сон, сон, сон Тихо затуманит всё... Диалог поэта с Россией в стихотворениях «Душа хранит», «Тихая моя родина»1, «Над вечным покоем», «Журавли», «Ферапонтово» не имел аналогов в поэзии 60–80-х годов.
170
Русская литературa XX века Их и сейчас часто не понимают, создавая из поэзии Рубцова «страну без соседей». Вошло в моду подчёркивать явную «нездешность» Рубцова, его ангельскую природу, его обращение только к таинственным, «бездонным глубинам, недоступным для государства и общества, созданным цивилизацией», к безначальной «стихии ветра», к пению «незримых певчих» (В. Кожинов), подчёркивать его причастность «к тому, что, в сущности, невыразимо» (М. Лобанов). Биограф поэта Николай Коняев порой эту легенду о нездешности Рубцова, этакого Моцарта, занесшего в нашу эпоху несколько «песен райских», доводит до предела. Даже обычный ливень, затяжной дождь («Седьмые сутки дождь не умолкает, / И некому его остановить...») для биографа связан «с грозным десятым стихом из седьмой главы книги «Бытие»: «Через семь дней воды потопа пришли на землю». Да ведь такие потопы на Вологодчине вполне естественны: это вовсе не наказание земле за то, что «она растленна, ибо всякая плоть извратила путь свой на земле». Если верить в такие высокие, но всё-таки книжные истоки сновидений Рубцова, то почему она не столь тяжеловесна, как поэзия премудрого его земляка Н. Клюева, почему его певческая сила столь близка, понятна, открыта всем? И почему потребность в его слове так конкретна, так определенна у всех, кто жаждет очиститься, просветлиться перед памятью поэта? Кто жаждет повторить вслед за поэтом – как вызов всему жестокому, бесчестному, что грубо навязывается Родине – его строки: До конца До тихого креста Пусть душа Останется чиста! Перед этой Жёлтой, захолустной Стороной берёзовой Моей. Диалог поэта с Родиной, Русью или с «этой деревней», в которой «огни не погашены», наконец, со «старой дорогой», где «русский дух в веках произошёл», как правило, свершается под знаком вечности. На часах поэта как будто нет секундных стрелок современности. Здесь – века, здесь стоит «как сон столетий, Божий храм». И даже мелькает берёза – «старая, как Русь, – / И вся она как огненная буря» («Осенние этюды»). Вечной музыкой ему представляется, скорее, шум берёз, нежели перипетии обыденной жизни: ...Слушаю – и набегают слёзы На глаза, отвыкшие от слёз. Всё очнётся в памяти невольно, Отзовётся в сердце и крови. Ещё большую власть над временем имеет светлая печаль путешествий в детство: она «как лунный свет овладевает миром». В целом, если учесть, что поэт нередко создаёт, уточняет смысл образа «звезда полей» в разных стихотворениях, говоря даже о России: «О, Русь – великий звездочёт», сам образ Руси для него высок, несокрушим и свят. Её звёзд – не свергнуть с высоты!
171
Поэзия второй половины XX века При жизни Николай Рубцов выпустил всего четыре небольших книги лирики: «Лирика» (1965), «Звезда полей» (1967), «Душа хранит» (1969) и «Сосен шум» (1970). Вечное и современное плотно сплелись, сгустились в его зрелой лирике. Переберите в памяти хотя бы некоторые из рубцовских запевов, обращений к себе или к Руси: это часто самостоятельные, миниатюрные стихотворения из одной или нескольких строк. Они преисполнены опыта страданий века и сострадания, молитвенной страстности: Остановись, дороженька моя! («Гуляевская горка») Горел прощальный наш костёр, Как мимолётный сон природы... («Прощальный костёр») В минуту музыки печальной Я представляю жёлтый плес. («В минуту музыки») С каждой избою и тучею, С громом, готовым упасть, Чувствую самую жгучую, Самую смертную связь. («Тихая моя родина») Кажется, что это остановленный «час души», миг души... Текста мало, а подтекст беспределен, произнесённое слово быстро отзвучит, но «эхо», «звучащая» пауза не кончается, длится, становясь содержанием. В диалоге с Россией Рубцов обладал, конечно, одним поистине беспредельным простором, которого, как он предвидел, больше всего страшились все недруги России: ему было необыкновенно просторно не в прошлом, а в вечном, там, где «русский дух в веках произошёл» («Старая дорога»), где царствует «бессмертных звёзд Руси, / Спокойных звёзд безбрежное мерцанье» («Видения на холме»). Он буквально увлекал и утешал тех, кто ещё искал единения с душой Родины, с её песней, с её святой простотой: О, сельские виды! О дивное счастье родиться В лугах, словно ангел, под куполом синих небес! Боюсь я, боюсь я, как вольная сильная птица, Разбить свои крылья и больше не видеть чудес! И потому, как проницательно заметил критик В. Кожинов, Рубцову так необходим был почти неземной свет, идеальнейший, звучащий вид материи. Во всей его поэзии много молчания, много невысказанных вопросов, почти отсутствуют ударные краски, собственно красочность. Но в ней живёт – в любой строке, в любом пейзаже – свет. Светлый покой Опустился с небес.
172
Русская литературa XX века
Когда заря, светясь по сосняку, Горит, горит, и лес уже не дремлет. Светлыми звёздами нежно украшена Тихая зимняя ночь... Это, конечно, свет той печали, о которой Пушкин сказал: «Печаль моя светла». И свет сердца, почти начало «святости» в душе. Ведь молитва – это тоже свет, свечение и мерцание доброты, начало «русского огонька». «В душевном порыве, в красках его поэзии, – писал о Рубцове Г.В. Свиридов в своём дневнике, – с преобладанием густого чёрного цвета, столь характерного для Севера России, в итоге побеждает именно свет, сберегающий связь времён, отгоняющий все беззвёздные кошмары, способные оцепенить природу и народ». И понятия «национальная идея», «русская идея» для Рубцова – это совсем не то, что выдумали, напророчили те или иные движения, партии, мыслители, а то, что «возвышенная сила», в конечном счёте Бог, предопределили России, промыслили про её судьбу, про её вечность. Долг поэта – разгадать этот промысел, раскрыть «что-то Божье в земной красоте»: И однажды возникло из грёзы, Из молящейся этой души, Как трава, как вода, как берёзы, Диво дивное в русской глуши! («Ферапонтово») ОбОбщим изученнОе
1. Как известно, Сергей Есенин, назвавший себя «поэтом золотой бревенчатой избы», возражал против сужения его творчества до «деревенской» темы. Что можно сказать в этой связи о лирике Николая Рубцова? Что, по вашему мнению, составляет её внутренний стержень? 2. «Душа», «свет», «звезда», «лодка» – эти и другие образы-мотивы являются ключевыми для рубцовской лирики. Проследите их развитие в стихотворениях поэта разных лет. Меняется или остаётся неизменным их внутренний смысл? 3. В жизни каждого поэта есть свои вершины и свои «бездны». Как в творчестве Рубцова соотносятся «кризисные» мотивы («Я умру в крещенские морозы…», «Гость», «Посвящение другу») и пафос жизнеутверждения, жизнеприятия («Подорожники», «Доволен я буквально всем!», «Букет»)? Что ближе для вас в лирике Н. Рубцова?
173
Поэзия второй половины XX века *4. В творчестве Рубцова немало стихов, посвящённых великим русским поэтам («О Пушкине», «Приезд Тютчева», «Сергей Есенин»). Ощущается ли влияние указанных авторов на его лирику? Проиллюстрируйте свои наблюдения. 5. В чём заключается «феномен» Рубцова, лирика которого стала общенациональным достоянием? Что, по вашему мнению, составляет наиболее важную черту творчества поэта?
Приглашаем в библиотеку Бараков В. Лирика Николая Рубцова. Вологда, 1993. Кожинов В. Николай Рубцов. М., 1976. Коняев Н. Николай Рубцов. М., 2001 (ЖЗЛ).
АВТОРСкАя ПЕСНя 60–80-х гОДОВ Рождение жанра песни-рассказа, песни-исповеди, песни-моноспектакля, в котором поющий поэт становится своеобразным режиссёром, музыкантом и, естественно, актёром, «выпевающим», выговаривающим свои стихи, – прямое следствие торопливого перемещения духовно-нравственных ориентаций молодого поколения 60-х годов с общественного на частное, интимное. У истоков авторской песни – задолго до Булата Окуджавы и Владимира Высоцкого, до Новеллы Матвеевой, Юлия Кима, Александра Башлачёва, Виктора Цоя – стоял молодой поэт с гитарой и рюкзаком, менестрель студенчества, давший ему голос, Юрий Визбор (1934–1984). Он был выпускником одного из московских пединститутов, радио- и тележурналистом. Главная заслуга этого барда первого поколения в создании десятков «песен в свитере», «песен в ковбойке» (туристических, «таёжных», альпинистских и т.п.). Он начал выпуск гибких грампластинок в журнале «Кругозор», пропаганду авторской песни в программах «Экран» на Центральном телевидении, наконец, в кино. До сих пор часто звучит его песня «Милая моя, солнышко лесное…» о прощании у янтарной сосны, когда «крылья сложили палатки» и «крылья расправил искатель разлук – самолёт». Юрий Визбор верил, что «сами песни чуть-чуть делают время… выступают как советчики, выдвигают свою «аргументацию». Песни Александра галича (настоящее имя – Гинзбург Александр Аркадьевич, 1918–1977) выросли на другой основе: это был уже вызов, утрированное нравственное противостояние частной жизни и казёнщины. Не случайно возникла в песнях А. Галича и лагерная тема. В его моноспектаклях неизменно присутствовали театральная сюжетность, сценичность (он учился в театральной студии и создал пьесы «Вас вызывает Таймыр» (1948), сценарий фильма «Верные друзья» и т.п.) – ощущалась ориентация на высокую поэзию
(Б. Пастернака, А. Ахматовой), на библейские образы. В отличие от Ю. Визбора, от других певцов «таёжной романтики», А. Галич культивировал тоскли
174
Русская литературa XX века вый монолог, предельно злободневную, актуально-политизированную песнюбалладу, явно рвущуюся из интимной компании на площадь, в толпу: Я и сам живу – первый сорт! Двадцать лет, как день, разменял! Я в пивной сижу, словно лорд, И даже зубы есть у меня! Это был песенник-агитатор, не отходящий от идей «оттепели» даже в семейно-бытовых балладах, в таких стихах, как «Благословенность одиночества», «Старательский вальсок», «Последняя песня». Он сам говорил о себе: «Я ору ором», – и высмеивал демагогов и молчунов. Но рационализм, заданность по-своему иссушали эти моноспектакли, вариант «громкой» лирики. Булат Окуджава (1924–1997), поэт-фронтовик, исторический романист – его перу принадлежат романы «Бедный Авросимов. Глоток свободы» (1969), «Путешествие дилетантов» (1976–1978), «Свидание с Бонапартом» (1983) – внёс в авторскую песню элементы городского романса, мягкой романтичности, весьма естественного, органичного синтеза высокой лирики и разговорной лексики. Его песни о «последнем случайном» троллейбусе, ночном корабле, где отчаявшейся человеческой душе приходят на помощь «матросы», о наивном парне, что «циркачку полюбил» («ему б кого-нибудь попроще»), о Смоленской дороге, о весёлом барабанщике, наконец, о мужской компании, готовой пропеть «Славу Женщине моей» – это огромный единый мегатекст, оппозиция пошлости и обыденщине, яркое утверждение самоценности человеческой личности. И гимн её страстному стремлению к единению перед лицом зла: «Возьмёмся за руки, друзья, чтоб не пропасть поодиночке». Музыкален был для поэта весь мир окружающей жизни – от обычного московского двора, где царствовал Король (Лёнька Королёв), Арбата («Ах, Арбат, мой Арбат, ты – моё отечество») до душевных состояний воинов уходящего в ночь ударного батальона (кинофильм «Белорусский вокзал», 1971). Везде звучит «надежды маленький оркестрик», всюду – благодаря рефренам, повторам, ретроспективам – являются «часовые любви» или «три сестры милосердных – Вера, Надежда, Любовь». Булат Окуджава не был проповедником агрессивности, он, как мог, противостоял оскудению, огрублению интеллектуального слоя общества. Поэтому человек, не живший на Арбате, мог искренне, думая о своём, подпевать поэту, создателю театра одного актёра: Ах, Арбат, мой Арбат, ты – моё отечество, никогда до конца не пройти тебя! О неисчерпаемости чувства Родины и человеческой души говорил монотеатр Б. Окуджавы.
175
Поэзия второй половины XX века Поэт был глубоко искренен, когда пел: «И заслушаюсь я, и умру от любви и печали», «не расставайтесь с надеждой, маэстро, не убирайте ладони со лба». К какому времени обращена ностальгия Окуджавы – к прошлому, будущему, к вечной мечте? Присутствует ли в песнях Окуджавы ощущение преодоления боли, праздника жизни, на который не допущены грубость, душевная бедность? Владимир Высоцкий (1938–1980), актёр театра на Таганке, начавший петь ещё на «капустниках» Школы-студии МХАТа, провёл авторскую песню по пути эстетически рискованному: он начал с вариаций «блатного» фольклора, жестокой тюремной исповедальности, с воспроизведения жутких ситуаций блатной баллады. Тут он отчасти похож на А. Галича. Но уже к 1965 году он открыл для себя возможности резкого обогащения, расширения ресурсов, потенциала своей «напористой», трагедийной песни. «Охота на волков», «Кони привередливые» (1972), «Мы вращаем Землю» (1972), наконец, самые зрелые песни, полные предчувствия смерти («Но я приду по ваши души!», «Мне судьба – до последней черты, до креста» и др.), поражали совершенством перевоплощения, сменой авторских масок, серьёзностью взгляда на устройство мира и человеческих душ. Он вернул образу поэта-певца предельную открытость, душевную обнажённость, даже надрыв, что в итоге его песню и истощило: Я освещён, доступен всем глазам, – Чего мне ждать – затишья или бури? Я к микрофону встал, как к образам... Нет-нет! сегодня точно – к амбразуре! Песни Высоцкого предельно, преднамеренно диалогичны: он не выносил немой, застывшей аудитории, искал экстремальных средств, чтобы вызвать отклик, ответ, он буквально кричал. Даже простейшая просьба – Протопи ты мне баньку по-белому – Я от белого свету отвык, – Угорю я – и мне, угорелому, Пар горячий развяжет язык, – это заявка сразу и на исповедь, и на диалог. Всей ситуацией «охоты на волков», т.е. предельным самообнажением, криком: «Обложили меня! Обложили!» – Высоцкий провоцирует ответ, не вялое сострадание, а готовность к помощи. Как и в песне «Он не вернулся из боя». «Наши мёртвые нас не оставят в беде,/ Наши павшие – как часовые», – пел он, но всё безмолвие, окружающее героя, его безответный оклик: «Друг! Оставь покурить!» – рождают жгучее чувство какой-то беды, желание заполнить этот провал. Любил ли Высоцкий своих опустившихся героев в таких песнях, как «Диалог у телевизора»
176
Русская литературa XX века («Ой, Вань! Смотри, какие клоуны!..») или «Милицейский протокол» («Считать по-нашему, мы выпили немного...»)? Или он, как некогда М.М. Зощенко, отчасти страшился этих душевных бедолаг, «унесённых водкой»? В 80-е годы среди бардов, связанных с традициями рок-музыки, выделялcя певец Игорь Тальков (1956–1991), ставший известным вначале благодаря проникновенно-лиричным «Чистым прудам», а впоследствии создавший множество политических и гражданско-патриотических песен («Война», «Метаморфозы», «Господа-демократы», «Россия», «Родина моя»). Он верил, что «поэты не рождаются случайно», а в одной из самых глубоких своих песен, невольно предсказав собственную трагическую гибель, признался в заветной мечте: Я пророчить не берусь, Но точно знаю, что вернусь, Пусть даже через сто веков, В страну не дураков, а гениев. И, поверженный в бою, Я воскресну и спою На первом дне рождения страны, вернувшейся с войны.
Niciun comentariu:
Trimiteți un comentariu